Назад Закрыть

Рождественский рассказ

Был рождественский вечер. Наш архивариус Иван Матвеевич Заштатных сидел в своей квартире на краю города «Гнилого». Бедно, неприглядно, неуютно было у Ивана Матвеевича, да и тяжело было у него на душе. 50-е Рождество встречал на веку Иван Матвеевич в такой обстановке. Кончились его служебные занятия, на праздниках он дома, но что такое его дом? Детей нет, старуха-жена злючка и кругом никого, кто бы утешил его. Сыро, холодно, одиноко. Супруга Ивана Матвеевича, Анфиса Семеновна, только пилила его. Пилила за все: за то, что он приходит поздно со службы, и за то, что приходит рано, и за то, что он неопрятен, и нюхает табак, за то, что стар и негоден ни к чему, что он слеп, словом за все его благоприобретенные и неблагоприобретенные недостатки. Иван Матвеевич молчал, ибо он научился опытом жизни сносить неприятности. Кто его не пилил, кто не упрекал? Знал он, что несправедлива к нему Анфиса Семеновна, однако, он примирялся со своей жизнью; 50 лет прослужил Иван Матвеевич и прослужил безукоризненно. Все время он был архивариусом, и лучшего архивариуса трудно было найти; он пошел служить с канцелярских служителей. Память у него была хорошая: подбирать дела, заносить их во входящий он умел отлично, умел также находить дела по первому требованию. Потребует ли дело свой столоначальник или чиновник особых поручений из новых с нахальным вызовом и пренебрежением к старости – все умел перенести старик-архивариус.

Много и усердно поработал он по части входящих, тысячи дел прошли чрез его руки и эти руки устали, один глаз стал слезиться, неприглядно высматривал Иван Матвеевич после 50-ти лет службы

Худенький, забитый, тощий, – голова с лысиной, тусклые глаза, – он представлял из себя вид забитого Акакия Акакиевича. Таким он и был. Карьера его была кончена, он и сам сознавал это. Вот Рождество и Новый год, но что они дадут ему? Новое труженичество, новую безутешную жизнь. Тоска охватывала его душу. Служил 50 лет и что выслужил, что выиграл? В этот вечер он сидел и думал, когда наступит время желанного ужина, когда Анфиса смилуется и даст рюмку водки. Рюмка, две, три, четыре, а потом забвение, сон, – вот все что нужно.

Он сидел и ждал: ни дум, ни особых помышлений не было. Тупо он относился к жизни, равнодушно ждал смерти. Да, это был старый архивариус, душа и жизнь его были сданы в архив.

Вот в эту-то вечернюю минуту апатичного отдыха, когда Иван Матвеевич дремал в предвестии праздника и как-то уныло предавался собственному безутешному настроению, старый архивариус внезапно услышал стук в дверь. Кто бы это был, – никто не входил к нему доселе? Никого из приятелей он не принимал. Супруга его, рябая Анфиса, – даже рассвирепела, кто бы мог стучаться так поздно? Разве к губернатору по экстренному делу требуют.

Недоумение Ивана Матвеевича возросло, когда отперли двери и к архивариусу вошла таинственная личность, которая ему была когда-то хорошо знакома. Это был прежний его начальник, действительный статский советник Сысой Сысоич Покрышка. Архивариус как-то тупо-почтительно принял его, запахнув полы старого халата. Странно было одно. Сысой Сысоич Покрышка давно умер. Как он пришел и зачем явился, неизвестно. Однако, это был тот самый действительный статский советник, которого он знал и который, прослужив не менее его, умер лет десять назад. Он был в своих бархатных сапогах, в вицмундире и даже со звездой. Вошел он тихо, мирно, без важной осанки и сказал одно слово глухим, но внушительным голосом: – «Господин архивариус, прошу вас пожаловать на ревизию архива». – Иван Матвеевич немного оторопел, но оправился. – Сейчас, ваше превосходительство! – сказал он согнувшись и быстро вышел одеться.

– Ревизия, – подумал он, – ну что же, ведь у меня все в исправности.

Когда он оделся, генерал его ждал. Архивариус заметил только крайнюю неподвижность генерала и его странный вид, голова как бы висела у него на ниточке, нос его был обостренный, цвет лица желто-зеленый и глаза, закрытые с темными веками, и только из-под одного века выглядывал оловянный зрачок, точь-в-точь, как тогда, когда его клали в гроб. Но архивариус знал начальство и, не обращая внимания на его вид и даже забыв, что действительный статский советник Покрышка скончался в таком-то году, быстро повиновался и вышел с ним.

Генерал зашлепал мягкими сапогами. Вот они и на улице, освещенной лунным светом. Была светлая рождественская ночь, искры снега отливали повсюду, фантастические тени старых, дряхлых домов ползли по улице. Вот и старое здание правления и земского суда. Они вошли. Сторожа не было, поднялись по лестнице, вот и дверь архива. Боже! Здесь архивариус вспомнил, что он забыл ключ, но дверь, к удивлению его, сама собою отворилась, и действительный статский советник Покрышка быстро скользнул в нее; архивариус последовал за ним.

Сырой и холодный воздух архивной комнаты охватил старика. Кругом был знакомый затхлый воздух гнившей бумаги, к которому он так привык, как сапожник к запаху кожи и сторож препаровочной к запаху трупов. Архив выглядывал какой-то покойницкой. И это действительно были катакомбы. На полках покоились дела. Доселе архивариус относился к ним совершенно безучастно. Это были для него своего рода поленницы, груды мертвой бумаги. Такой же мертвой массой были они для большинства канцеляристов; что скрывалось в них, они не знали и не любопытствовали.

Войдя в архив, старый председатель сел к столу, архивариус зажег сальную свечку; тусклый свет осветил комнату, но еще более освещал этот подвал фосфорический свет, лившийся из окон, подернутых заморозью.

– Начнем! – тихо сказал председатель, едва пошевелив нижней челюстью, и его мертвый глаз открылся.

Архивариус взглянул на него и, узнав теперь настоящего мертвеца, замер. Но его изумление возросло еще более, когда он увидел, как дела зашевелились в шкафах и вдруг из них выползли какие-то туманные тени, вся комната наполнилась этими тенями, которые постепенно переходили в более ясные образы, полные ужасной и реальной действительности.

И что это были за фигуры! Это были воры с осклабленными цыганскими физиономиями и печатью упрямства и «запирательства» на лице, целая вереница преступников, люди в отребьях, в кандалах, это была целая галерея лиц, увековеченных в уголовных делах. Вон женщина с ребенком, худая, изнуренная, она судилась за то, что убила этого ребенка, теперь она прижимает его костлявыми руками; вот разбойник, старый бродяга с клеймами на лице, затем крестьяне, отставные солдаты, расколоучители. Вон из-за того старого дела XVIII столетия показалась мрачная фигура; в этом деле сохранилась надпись: «пытан был на дыбе и показал», а тут какое-то лицо с русой поникшей головой и покорностью судьбе во взоре. Это был ходок по мирским делам, ходивший долго по судам, торчавший в прихожих да так и умерший на каком-то распутье. Затем мелькнули тени старых подьячих, судившихся за лихоимство, с крючковатыми чернильными руками и серыми земляными лицами. Они захватили дела свои под мышку и хотели, как будто стянуть их, как грех своей совести, точно также, как и толстый ростовщик-купец, судившийся за злостное банкротство и действительно выкравший свое дело. В этой пестрой массе были убийцы и жертвы их преступления, невинные женщины, дети и рядом палачи. Тени эти шмыгали, кивали головами, осклабливались. Оторопевший архивариус сидел в недоумении и ужасе. Он не подозревал таких жильцов в своем мертвом жилище, а они, точно назло, вышли с своими испитыми и бледными лицами, которые говорили о долгих днях и годах тюремного сиденья. Эти мертвецы шевелили своими губами и точно пытались раскрыть ужасающую драму своей жизни.

В первый раз открылось бедному архивариусу, что в этих мертвых делах скрывалась судьба людей, их кровавая драма, масса страданий и что эти серые сгнившие листы были пропитаны кровью и слезами человеческого горя. Это было открытием для него, оно было так ужасно, а зрелище наводнившей комнату толпы, было столь потрясающе, что нервы бедняка не выдержали. Последние щетинки на лысой голове его встали дыбом, голова закружилась от массы впечатлений, он закачался на стуле и рухнул под стол.

Наутро в архивной комнате служители нашли догоревший огарок свечки и труп архивариуса. Составили акт, вшили в дело и так же внесли его на полку архива. Архивариус унес свою тайну, как и покойник-председатель, исчезнувший с сонмом таинственных явлений. Новый назначенный архивариус делал в новом вицмундире парадные визиты на рождестве, и все пошло по-старому.

Д С.

1888


Николай Михайлович Ядринцев