Встреча
На сибирском берегу к встрече чужестранцев готовились давно, с тех пор как один странствующий дрозд рассказал, что видел в океане плот, населенный зверями. Главный медведь вызвал барсука и сказал:
– Вот что, Петя. Ты у нас художник, талант. Давай-ка, сочини какой-нибудь плакат, чтоб гостей приветствовать. Только чтоб душевно все было и чтоб со смыслом. Ну, не мне тебя учить.
Барсук достал пенсне из кармана кожаного фартука, подышал на стеклышки, протер их, но пенсне нацеплять раздумал – чего доброго, упадет в траву, потом век не сыщешь – и важно сказал:
— Сообразим.
Главный медведь только собрался выкурить в холодке трубку, появилась сорока, летавшая на разведку в океан.
— Михал Ваныч, а, Михал Ваныч! – заторопилась она. – Их там тьма тьмущая! И кого только нет: кроко¬дилы, обезьяны, попугаи, львы, носороги – сущий цирк, да и только! Каждой твари по паре. Чем кормить будем, чем поить?! И все страшненькие, черные – ни одного зна¬комого лица! Сразу чувствуешь: не наши звери, и дух у них не наш – тяжелый!
— Будет, будет, Маня, не тараторь. – Медведь тяжело вздохнул. – Главным-то у них кто? Лев, поди?
— А вот и нет, Михал Ваныч, вот и не угадали. За главного уa них слон. Уж такая туша – ужас смотреть. И все-то он покрикивает, все-то он командует, и – надо же! – все его слушаются. Даже лев хвост поджимает.
— С характером, видно, мужик, – медведь опять тяже¬ло вздохнул. – Это я вас тут распустил: каждого слушаю да с каждым совет держу. Ты вот что. Маня, скажи: ком-плекция-то у него посолидней моей?
— Ой, Михал Ваныч, сравнили тоже! Воробья с паль¬цем! Ой, ой, что это я говорю, заговариваюсь! — сорока, опасаясь вспыльчивого нрава медведя, перелетела на вет¬ку повыше. – Даже если на задние лапы встанете, Михал Ваныч, – только до подбородка ему дотянетесь. Уж не сер¬чайте, Михал Ваныч.
— Ладно, не до этого мне. Хоть воробьем, хоть пальцем готов быть, лишь бы от суеты от этой сбежать. Ладно, Ма¬ня, лети. Смотри, язык-то особенно не распускай.
Через час Главный медведь собрал свою многочислен¬ную родню и произнес перед нею речь.
— Дорогие родственники! Приближается час ответст¬венной встречи. Как мне стало известно, в главных на пло¬ту ходит слон. Этот слон, по описаниям, детина необыкно-венный. Косая сажень в плечах. Хлеб-соль подносить стану, а он меня и не заметит. Буду в ногах у него путать¬ся. Вся надежда на вас, ребята. За ночь вы должны ска¬тать из толстых бревен помост. Чтобы я встал на этот по¬мост, а слон у меня в ногах путался. Уж вы, ребята, поста¬райтесь! Не посрамите медвежий род.
Медведи разделились на пары, засучили рукава, поп¬левали на ладони и хотели было уже выворачивать деревья, но Главный медведь снова заговорил:
— А где Потапыч из пятой берлоги? Для него что, мое слово не указ? Или он опять того... Закуролесил? Понятно. Так я и думал. Вот что, ребята. Вы его завтра с утра запри¬те в берлоге и на встречу не выпускайте. А то, право слово, все торжество испортит. Греха не оберешься. Да-а... Так не забудьте, ребята. Свяжите его, заприте и карауль¬ных у берлоги поставьте. А теперь – за дело!
— Застонала, завыла, заохала тайга, и в воздухе запахло медвежьим потом. С гулом и треском бухались на землю толстенные кедры, лиственницы, сосны и пихты, трещал молодой ельничек и березнячок, вздымались к небу жел¬тые, черные, белые корни, и сыпалась с них черная, влаж¬ная земля.
— Медведи работали без пил и топоров, да и не нужны они были им. За лето столько накопили силы и так соску¬чились по работе, что любое дерево выдергивали из земли, как былинку.
— Затем медведи обломали у поваленных деревьев ветви и корни, бревна стаскали на берег и скатали там помост, украсили его цветами и разноцветными лентами. Верну¬лись на поляну, пустую и черную, собрали все сучья и корни, сожгли их, ямы засыпали, заровняли, подмели поляну березовыми вениками и засеяли ее семенами сосны — каж-дый медведь носил на груди мешочек с такими семенами. Когда дело было сделано, один пожилой мечтательный медведь воскликнул:
— Нет, только подумать! Каких-то пятьдесят лет, и здесь будет сосновый бор! Очень люблю встречать утро в сосновом бору!
В это время Потапыч из пятой берлоги был уже сильно навеселе: он принимался то плясать барыню, то стращать самого себя: «Вот я тебе, Потапыч, сейчас дам! Ох, и дам! Ты меня уважаешь, Потапыч? Уважаешь? Смотри! В бара¬ний рог скручу!», то начинал безудержно хохотать, хва¬таясь за живот.
Наконец Потапыч утомился, залез в берлогу, поудобнее устроился на еловом лапнике и, чтобы убаюкать себя, за¬пел потихоньку песню:
Когда я на почте служил
ямщиком,
Был молод, имел я силенку...
Потапыч блаженно улыбнулся, с хрустом потянулся и захрапел. Потапыч еще в детстве, когда мама звала его Потапуней, пристрастился разорять муравейники. Подойдет к рыжему, колючему бугорку, запустит туда передние лапы и ждет, пока муравьи не облепят их. Потом аккуратненько оближет лапы, набьет полную пасть муравьями и стоит жмурится от удовольствия: муравьи вкусные, кисленькие – легонько пощипывает язык муравьиным спиртом.
Один муравейник разорит, второй, третий, и, глядишь, уже
в голове зашумело, петь охота, плясать. А к зрелым годам
Потапычу, чтобы развеселиться, хватало одного муравейника, потому что стал Потапыч горьким муравьяницей, всегда ходил навеселе и сильно озорничал: прятался за
дерево и караулил прохожих зверей, подкараулив, выскакивал со страшным криком: «Жизнь или кошелек!» Также любил Потапыч забраться в чащу и оттуда кричать тонким, жалобным голоском: «Ой, спасите, ой, помираю! Ой, скорую помощь мне!»
Прибегали дюжие волки из скорой помощи с носилками, но, увидев медведя, поджимали хвосты, а он басом приказывал:
– А ну, серые, да белые, да, эх, вороные! Несите меня
в пятую берлогу, да живо! А не то… – Потапыч резво запрыгивал в носилки, и волки бежали к его берлоге, дружно подвывая:
По кочкам, по кочкам,
По гладенькой дорожке,
В ямку — бух!
Потапыч вздрагивал, трезвел ненадолго и ворчал:
— Эй, вы, черти серые! Забыли, кого несете?
Пока Потапыч спал, берлогу его окружали родственни¬ки, те, что поздоровее и покрепче. Окружили молча, осто¬рожно, – ни одна ветка не хрустнула, ни один куст не качнулся. Медведи объяснялись жестами: две лапы вверх – значит стоп, остановиться; две лапы в сторону – значит ползи по-пластунски, – сороке, которая подгляды¬вала за медведями, показалось даже, что они делают физ¬зарядку. Кроме того, медведи перемигивались: правым глазом подмигнут – значит окружай справа, левым – сле¬ва. Наконец они окружили пятую берлогу так тесно, что стукнулись лбами, потихоньку цыкнули друг на друга и замерли, прислушиваясь: как там Потапыч? Спит или га¬зетки читает?
Медведи переглянулись, перемигнулись и – раз! – раскидали крышу берлоги, скатанную из бревен и камней. Раскидали, раскатали:
— Навались! – и мигом скрутили Потапычу лапы свежими тальниковыми прутьями.
Потапыч открыл мутно-желтые глаза, хотел протереть их и понял, что связан.
— Братцы, за что? – хрипло спросил он.
— Не наша воля, Потапыч. Понимать должен. Глав¬ный велел связать тебя и караулить. Боится он. Чужестранцы едут, а ты безобразничать будешь.
— Да он что, с ума сошел? – зарычал Потапыч. – Из-за каких-то африканцев родную кровь обижать? Да я, да я, яй, яй, яй! Знаешь, что я сделаю? – неожиданным шепо¬том спросил Потапыч. – Благим матом на всю тайгу орать буду.
— А мы тебе пасть репейником заткнем, – заметил рассудительный медведь.
— Наклонись-ка, по секрету что-то скажу, – попросил его Потапыч.
Рассудительный медведь наклонился, Потапыч излов¬чился и укусил его за ухо.
— Вот тебе за репейник!
Рассудительный медведь хотел поколотить Потапыча, но тот закричал:
— Чур, лежачего не бить!
— Ладно не буду! Но запомню-ю... – Рассудительный медведь пошел от берлоги, за ним пошли и другие, лишь Мишка и Мишаня, назначенные караульщиками, остались сидеть на пеньке.
Ранним утром на горизонте показался плот.
— Едут, едут! Вон они! Показалися вдали! – закрича¬ли, зарыдали, захрюкали, защебетали встречающие и по¬лезли, полетели на деревья, чтобы получше все разглядеть и запомнить.
Главный медведь поспешил на помост с хлебом-солью на льняном полотенце. Он очень волновался, хотя плот был еще далеко, и от волнения Главный медведь сжевал весь каравай и вылизал всю соль и принялся было жевать полотенце, но тут опомнился, смутился, выплюнул поло¬тенце и крикнул:
— Эй кто-нибудь! Принесите новый каравай и новую соль! Эти никуда не годились – хлеб сырой, а соль сладкая. Ладно, догадался попробовать!
За помостом, на зеленом пригорке расселся сводный оркестр: в первом ряду солисты – толстые, сытые волки, которые могли выть не только на луну, но и на солнце; сзади них – пятьсот бурундуков, сразу же начавших по¬свистывать на разные лады; дальше расположились двести зайцев с барабанами, а уж за ними стояли четыре медведя с медными тарелками в ла¬пах.
Правее оркестра, на прибрежной луговине были накры¬ты столы, которые, конечно же, ломились от яств: бочон¬ки с малосольным омулем, горы кедровых орехов, корчаги со свежей брусникой, кувшины с брусничным квасом, ко¬лоды с медом, берестяные лагушки с соленой черемшой и на особицу, для любителей острого, туески с маринованной заячьей капустой.
Плот покачивался уже недалеко от берега. В воду бро¬силась тысяча бобров, они облепили плот, чтобы отбукси¬ровать его к самому помосту.
По берегу в это время ходил, волнуясь, уссурийский тигр по имени Вася. Он взглядывал на плот и бормотал: «Нет, нет! Не может быть! Неужели все-таки он? Сколько лет прошло!»
Его окликнул старый Ворон:
— Васька, гляди! На плоту-то братан вроде твой, Кеш- ка-африканец.
— Глядел я уже. Вроде он. Да боюсь, не признает. Ведь столько лет прошло, как он стал африканским. Поди, за¬гордился за границей-то своей.
— Небось признает. Не велик барин: тигр он и есть тигр.
— Ты у меня покаркай, покаркай тут! Разговорился! Много ты в тиграх понимаешь!
Главный слон ступил на берег, грянул оркестр! Глав¬ный медведь поднес хлеб-соль, а полотенцем перевязал слону хобот, сделав пышный бант, а затем заревел с по¬моста, возвышаясь над слоном:
— Добро пожаловать, гости дорогие! С приездом! Со свиданьицем, значит! – неожиданно все заранее приготов¬ленные слова пропали из медвежьей головы, он в ужасе обхватил ее лапами, затоптался, зашатался на помосте, потом плюнул на забытые слова и произнес первые подвер¬нувшиеся:
— В общем, рад тебя видеть, Петя!
Слон удивленно поднял хобот:
— Что это значит – ПЕТЬЯ?
— Да понимаешь, я кого уважаю, всех зову Петя. Или Маня. Тебя я уважаю.
— И я тебя уважаю. Спасибо на добром слове, Петья, – слон поклонился.
— В общем, милости прошу к столу. В дороге, поди, проголодались. На пустой живот какой разговор может быть. Прошу, прошу подкрепиться.
— Позволь, дорогой Петя, я подвезу тебя к столу, – предложил Главный слон.
— Что ты, что ты, бог с тобой! Я еще пока сам в силе. Если уж так охота прокатить кого-нибудь, вон ребятню на¬шу подвези – ни разу в жизни на слоне не катались!
— Можно и так, – согласился Главный слон.
— Раз, два – живо! – скомандовал Главный медведь. Медвежата, рысята, волчата, барсучата и остальные дья¬волята с восторженным визгом попрыгали на спину к Главному слону.
Рядом шагал его сын, слоненок Пуа, подсаживая на спину к отцу опоздавших зверят.
А на берегу медведь обнимал льва, ягуар целовал ло¬сиху, дикий кабан клялся в вечной дружбе бегемоту, по прозвищу Онже. Прозвище это пристало к нему еще в Африке, где он знакомился всегда так: «Честь имею пред¬ставиться: бегемот – он же гиппопотам».
Уссурийский тигр обнимал африканского и, всхлипы¬вая от счастья, приговаривал:
— Кешка, братан, наконец-то свиделись! Сколько лет, сколько зим!
Тот ревел в голос:
— Васька, миленький! Не забыл, значит, Кешу! А я как чувствовал, что встретимся – щемит сердце и щемит!
Главный медведь и Главный слон прошли во главу сто¬ла. Медведь с поклоном пригласил гостей:
— Уж не побрезгуйте, гости дорогие! Чем богаты, тем и рады.
Затем между Главными началась неторопливая беседа.
— Зачем пожаловали в Сибирь? – спросил медведь.
— Добровольно решили в зоопарке жить. Все равно всех нас переловят.
— Да-а... Не страшно?
— А чего бояться? Сыты будем, крыша над головой – что еще зверю надо?
— А воля?
— Волей сыт не будешь. На этой воле ходи и дрожи: то ли в капкан попадешь, то ли под пулю.
— Так-то оно так. А все ж таки воля.
— Может, с нами в город подадитесь?
— Повременим.
— Провожатого нам не дашь? А то места незнакомые.
— Какой разговор. Будет провожатый.
— Да, чуть не забыл. Что такое «холодно»?
— А кто его знает. Сам-то я никогда не мерзну. Одна¬ко вечером узнаешь. Говорят, вечером это «холодно» и бывает.
Неожиданно у стола появился Потапыч. Он-таки угово¬рил своих караульщиков, соблазнил их праздничным уго¬щением, они и не устояли: развязали Потапыча, взяли с него слово, что он не покажется у стола, и отпустили на все четыре стороны.
А Потапыч приложился к ближайшему муравейнику: повеселел, море ему по колено стало и вот заявился к сто¬лу, к ужасу всех сибирских зверей. Потапыч заулыбался, лапы раскинул, вроде всех обнять захотел.
— А! Гости у нас! Из Африки! – Он вдруг рявкнул: – Африка – страна рабов! Темнота! Люди нагишом ходят! На сибирские харчи, значит, перебрались?! – Тут Потапы-ча подхватили под лапы, мешок на голову накинули и уволокли в кусты.
Главный медведь вздохнул:
— Вот наш хулиган! Один на всю тайгу. У вас-то во¬дятся хулиганы?
— Сколько хочешь. Замаялся с ними. Особенно среди обезьян много. Ну что ж, спасибо за угощение. Пора нам в путь.
Уссурийский тигр Вася между тем расспрашивал бра¬та:
— Кеш, ну как там жизнь-то?
— Да ничего, жить можно. Жара только сильная.
— Кеш, ты не ходи в зоопарк. Ну его. Поживи у меня, к родне съездим. Погуляем вволю.
— Не могу, Васек, честное слово, не могу. Меня же Главный за шиворот – и утащит. Ох, и строг зверь. Не смотри, что ласковый. Нет, Васек, пойду. Может, ты со мной?
— Не-е, я зверь вольный. Не тянет в клетку.
— Жалко, Вася. Сколько не виделись и опять расста¬емся.
— Живы будем, увидимся.
Главный слон протрубил сбор. Звери построились па¬рами – впереди Главный слон и медвежонок Мишук, наз¬наченный провожатым. Главный медведь сказал ему:
— Ты уж, Петя, постарайся. Доверяю тебе: ты резвый, расторопный и умишко толково соображает. Пора уж спе¬циальность какую-нибудь иметь. Вот проводником станешь. Потом геологов, охотников будешь водить.
Главный слон скомандовал:
— Шагом арш! Запевай!
Звери зашагали в город и запели старинный африкан¬ский марш.
Ночью звери вдруг почувствовали, что по коже побе¬жали мурашки, мышцы свело, носы онемели, и все враз начали ежиться, зевать, чихать:
— В чем дело? – спросил Главный слон у медвежонка.
— Ночь. Холодно. А вы не привычные.
— Что делать?
— Бегать, скакать и играть.
— Показывай.
Медвежонок разбежался и плечом поддел слоновую но¬гу, слон и не почувствовал толчка, но понял, в чем суть. Передал по цепочке приказание:
— Всем толкаться, да посильнее. И при этом бежать.
И действительно, от толкотни стало теплее.
