Моя первая встреча с Марком Сергеевым произошла в далекие школьные годы. Я училась в иркутской женской школе № 26. Тогда после войны было строгое деление на женские и мужские школы. Весна 1950 года. В наш 7 «А» класс вошла Лидия Семеновна Коськова, наша любимая учительница литературы. «Сегодня урок литературы отменяется, — торжественно объявила она, — я пригласила в школу поэта Марка Сергеева, идемте в актовый зал».
Мы обожали Лидию Семеновну. Вместе с нею к нам в класс входила Великая Русская Литература. Ее глубокий природный ум, эрудиция, умение нестандартно мыслить восхищали нас. В неизменном бежевом костюмчике на все времена года (мы знали, что на скромную зарплату она содержит мать, дочь, сына и племянника рано умершей сестры), худенькая, бледная, но с красивой прямой осанкой и легкой стремительной походкой, как будто она шла против ветра. Лидия Семеновна выделялась среди учителей, в ней не было ничего провинциального, внутренняя свобода и независимость чувствовались с первого взгляда. Сказывалась учеба в Ленинградском университете и культура великого города, в котором она провела студенческие годы. Разве можно забыть рассказы Лидии Семеновны о первом бале Наташи Ростовой, о гражданской казни Чернышевского или о муках Раскольникова — переступить черту или остановиться! На ее уроках в классе стояла особая звенящая тишина, от учителя к нам шел щедрый поток знаний и мы молчали, восхищенные и притихшие. Когда Лидия Семеновна умерла, в «Восточно-Сибирской правде» появился некролог со словами: «От нас ушла учительница русского языка и литературы». Четкая прекрасная характеристика, ни званий, ни чинов, просто — ушла, покинула этот мир учительница русского языка и литературы...
Но вернусь в актовый зал школы № 26. Зал шумел, жужжал, гудел, шептал, но вот на сцену вышел молодой красивый мужчина в темно-сером костюме, ослепительно белой рубашке с галстуком, повязанным элегантным узлом. Вся наша женская школа замерла, будто встретилась с инопланетянином. На весь женский школьный коллектив был единственный мужчина — преподаватель физкультуры Анатолий Кондратьевич, всегда ходивший в спортивном костюме.
Лекция Марка Сергеева была посвящена поэту Владимиру Маяковскому. С каждой фразой его начал таять образ поэта «агитатора, горлана, бунтаря» и возникал другой Маяковский, человек, которому не чужда была лирика и задушевность. Марк замечательно читал стихи Маяковского — без нажима, негромко, и они обретали неизвестную нам глубину. Благодарные аплодисменты сопровождали поэта, когда он уходил со сцены. Нам так хотелось задержать Марка Сергеева, было в облике поэта, в его манере говорить и держаться что-то особенное, с чем мы, школьницы, никогда раньше не встречались в своей подростковой жизни и что так растревожило наши сердца. Позже, повидав достаточно мир и людей, я поняла, что отличает самого талантливого лектора от творца, ему всегда ближе и понятнее муки творчества, взлеты и падения и вечное стремление к совершенству. Марк обладал редким даром нести людям знания. Он никогда не отказывался от выступлений, будь это школа, детский дом, маленькое предприятие, районный слет пионеров или областное совещание номенклатуры... Иных это раздражало, дескать, разменивается по мелочам... но я вспоминаю пятидесятый год и нашу женскую школу и его выступление. Кто знает, какие струны наших душ задел поэт и как это отразилось на нашем будущем?
Для меня имя Марка Сергеева было знакомо. Помню, как мой дядя Борис, однокурсник Марка по университету, с гордостью показывал детскую книжку «В чудесном доме» с дарственным автографом автора.
Здесь я вынуждена сделать небольшое отступление. У моего дяди Бориса Баторова была непростая судьба. В десятом классе Аларской школы учитель дал задание написать сочинение на вольную тему «Моя родина». И все ученики написали, как прекрасна аларская земля, родина предков, ее обычаи, песни и легенды. Все ученики вместе с учителем были посажены в иркутскую тюрьму по знаменитой 58-й статье за национализм... Это случилось во время войны. Тюрьма была суровой школой, но, к счастью, мой дядя не сломался, смог поступить в университет и закончил свой жизненный путь профессором, заведующим кафедрой философии.
С первой книги Марк стал иркутской знаменитостью. Мы с моей старшей сестрой, она была студенткой филфака, пошли на трофейный фильм в кинотеатре «Художественный». Перед началом сеанса сестра мне шепнула: «Посмотри налево, там поэт Марк Сергеев с женой, они недавно поженились». К счастью, мы сидели на одном ряду, и я, буквально свернув шею, беззастенчиво по- детски рассматривала удивительную пару — молодых и красивых Олю и Марка Сергеевых. Мне запомнились не здешняя, не сибирская аристократическая белизна кожи жены поэта, ее огромные выразительные серые глаза и модное тогда бостоновое пальто с каракулевым воротником. Поэт наклонился к жене, что-то говорил ей, строгое лицо Оли оживилось, она улыбнулась... но тут погас свет и начался фильм.
После окончания школы я уехала учиться в Москву на факультет журналистики в знаменитый университет им. Ломоносова. Московская жизнь затмила Иркутск. Старинные аудитории на Моховой, где стоит памятник Герцену и Огареву, жизнь в высотном здании на Ленинских горах. Профессора и академики с мировыми именами, которые к нам, желторотым первокурсникам, обращались на «вы», встречи с Михаилом Шолоховым, Леонидом Леоновым, Пабло Нерудой, Жоржи Амаду и молодыми тогда бунтарями, жаждавшими признания: Е. Евтушенко, А. Вознесенским, Б. Ахмадулиной. Неделя французского кино в актовом зале МГУ с незабываемым Жераром Филиппом. Музеи — Третьяковка и Волхонка, великолепные выставки — сама «Сикстинская мадонна» Рафаэля. Рембрандт, Веласкес, импрессионисты и постимпрессионисты, открытие Ван Гога и Матисса.
Прекрасные традиции МГУ давать студентам не только знания, а воспитывать интеллигентность и культуру. Поэтому с первого курса мы встречались с учеными, писателями, журналистами, актерами, режиссерами, общественными деятелями, что составляет нравственное и духовное достояние не только нашей страны.
Конечно, под таким мощным натиском стерлись, потускнели иркутские встречи, лишь связь с домом, с родными.
В студенческом общежитии на Ленинских горах, где собралась молодежь с разных концов великой страны, имя которой СССР, каждый с гордостью говорил о родном городе или родных местах, и я всегда знала, что я сибирячка родом из Иркутска. Поэтому на распределении местом работы я выбрала Иркутск.
...Мое творческое сотрудничество с Марком Сергеевым началось, когда из газеты я ушла работать на ТВ. Мне нужно было на пустом месте создать молодежную редакцию. Я была одна — рядовым и главным, и понимала, что нужно срочно придумать такую передачу, которая бы привлекла на ТВ талантливую молодежь и в то же время встряхнула бы сонную тишь привычного вещания, состоявшего из длинных выступлений и коротких кинорепортажей. В то время Иркутск не принимал передачи из Москвы, не было видеомагнитофонов, только прямая передача в эфир, когда за каждым словом выступающего следили бдительные цензоры. Тогда на ЦТ шли первые КВНы, имевшие шумный успех. В них были молодость, импровизация, шутки, за которыми скрывалась порой острая критика местных порядков. И судьба редактора во многом зависела от того, как воспримут критику местные власти. Мне нужны были единомышленники, люди, имевшие авторитет в городе, которые могли поддержать мою идею. Поэтому я обратилась к Марку Сергееву, он был ответственным секретарем Иркутской писательской организации, которая к тому времени объединила яркие молодые таланты, образовавшие Иркутскую стенку. Тогда были золотые времена для литераторов, несмотря на жесткую цензуру и партийную опеку. Их любили, читали, почитали, в них видели выразителей общественного мнения и народных защитников. Звание инженера человеческих душ ценилось высоко.
Марк с готовностью откликнулся на мое предложение, согласившись работать в жюри. Участники первого КВНа молодые талантливые ученые из Академгородка Александр Кошелев, Игорь Шер и не менее талантливые архитекторы из Иркутскгражданпроекта. Сколько волнений, переживаний, сколько остроумных, смелых находок, радость общения и легкой дружбы, когда вас связывает общее дело! В день передачи, она шла в прямой трансляции, мне казалось, что я зря затеяла всю эту бучу, что нас ждет неминуемый провал, но глядя на своих кэвээновцев, готовых к бою, глядя на Марка, уверенного и спокойного, я проникалась верой, что все будет хорошо и цензура не закроет передачу. И КВН состоялся, был шумный успех, в нем были молодость, искренность, находчивость, блистательный талант молодых интеллектуалов, ставших за один вечер звездами на нашем иркутском небосклоне. Конечно, я была благодарна Марку Сергееву, который одним своим присутствием в жюри подтверждал — хотя передача была острой, но в ней нет ничего анти — антисоветского, антинашенского. Ответственный секретарь писательской организации, избранный большинством голосов писателей, в то же время его кандидатура утверждалась на бюро обкома партии. Художникам и артистам партия не уделяла столько внимания, зато инженеры человеческих душ всегда находились под ее пристальным вниманием. Я убеждена, что иркутским литераторам сильно повезло, что их секретарем был Марк Сергеев. За время его секретарства организация крепла, росла, сплачивала молодые таланты, чьи имена зазвучали на всю страну, а некоторые покоряли мир. Не думаю, что эта должность была легкой, нужны были не только организаторские способности, порядочность, честность перед коллегами, но надо было быть искусным, умным дипломатом, иметь твердую незапятнанную репутацию в партийных кругах.
Когда я перешла в литературно-драматическую редакцию, то наше сотрудничество стало постоянным. Если нужна была срочная консультация или горела передача, я звонила Марку и слышала в трубке: «Добрый день, Неллинька, хорошо, я приду и выступлю».
Сколько добрых и нужных советов я услышала от него.
У Марка была удивительная редкая черта — никогда ни о ком не говорить плохо. Это невозможно представить в наши дни, когда разнузданная клевета принимается порой за нравственную храбрость. Помню, как-то раз я пришла в союз, увидела чем-то расстроенного Марка. Как истинный интеллигент он никогда собственные переживания и неприятности не изливал на других. Может, только в семье?! Хотя по тому, какой могучий тыл создали ему Ольга Августовна и прекрасно воспитанные дочери Лена и Наташа, невозможно представить, что поэт выливал на близких мусор своих обид и вносил в их души смятение и боль.
...Мы стоим у окна. «Ты знаешь, — сказал Марк, — меня только что предал человек, которого в свое время я спас от КГБ. Он тогда бы потерял все, но я сумел убедить, что он не виновен, а сейчас он предал меня...»
Мы оба молчали, я догадывалась, о ком идет речь, но больше никто из нас не произнес ни одного слова. Больше никогда за наше многолетнее близкое общение и сотрудничество я ни разу не слышала от него такого признания, даже когда судьба выпестованной им передачи «С Иркутском связанные судьбы» висела на волоске. Хорошо знакомый ему историк, почти приятель, сумел дозвониться до первого секретаря обкома Банникова и убедил его, что писатель не имеет права вести историческую передачу, так как искажает историческую правду.
Всегда, когда начинаешь что-то новое, оно вызывает пристальный недобрый интерес и, конечно, критику. Критиковать — это не создавать. Часто этим занимаются те, кто не может похвастаться собственными успехами. Трудно рождалась передача на ТВ, на летучках она каждый раз подвергалась яростным нападкам тех, кто, мягко говоря, не блистал ни трудолюбием, ни талантом. Мне приходилось выслушивать жестокую разносную критику и защищать автора. Но я никогда не передавала Марку содержание разносов своих коллег. Я знала — в автора надо верить и ограждать его от ненужной, часто завистливой, необъективной критики.
Передачу надо было спасать. Слово первого секретаря обкома — закон. Единственный путь — убедить ученого-историка, что писать ученые труды — одно, а быть пропагандистом, писательским словом легко и доступно рассказывать зрителям о выдающихся земляках — непростое, особое искусство, которым обладают немногие.
Я взяла текст передачи и пошла на исторический факультет ИГУ. Наш разговор с историком был продолжительным и нелегким, и все-таки он согласился со мной, с моими доводами, и грозный запрет Банникова был отменен.
Это потом... когда я ушла с ТВ... через годы передача «С Иркутском связанные судьбы» стала фирменным достоянием и гордостью ТВ. И по трагическому стечению обстоятельств это была последняя передача Марка Сергеева. Он вел ее, будучи тяжело больным, может, кто-то другой отказался бы, имея на это полное право, но не Марк, он всегда был человеком долга... а может быть, он уже предчувствовал трагический исход предстоящей операции...
И все-таки хорошее название придумал Марк — «С Иркутском связанные судьбы», как и сама его жизнь и даже смерть навек остались связаны с городом, который стал для него родным...
...Мы общались с Марком не только по работе, наши замечательные посиделки в мастерской Галины Новиковой, когда за столом, освещенным светом, льющимся из старинной граммофонной трубы (художница переделала ее в своеобразную люстру), сидели Марк и художники: Анатолий Иванович Алексеев, Аркадий Иванович Вычугжанин, сейчас невозможно всех перечислить, это была художественная элита, пир талантов, ума, еле уловимая аура, что называется творчеством. Каждый понимал друг друга с полуслова, здесь не было зависти и злобы. Каждому важно было почувствовать, что рядом друзья и ничего не надо доказывать, убеждать и можно расслабиться, потому что тебя принимают таким, каков ты есть, что жизнь в искусстве сложна и трагична, что она требует кроме таланта неустанного труда и поисков. И в этой вечной гонке за совершенством, которой нет конца, побеждают единицы, избранные самим Богом. Это были счастливые незабываемые вечера...
...Помню, как мы встречали день рождения Марка — 40 лет. В тот майский день в небе над Иркутском завис НЛО, а в дверную ручку квартиры кто-то положил свежие красные тюльпаны. Как приезжали к нам на дачу в порт Байкал Марк, Оля, Лена и мы отмечали день рождения моего мужа Володи (Владимир Жемчужников — прозаик, киносценарист). В следующий приезд Марка мы навещали Галину Новикову в ее доме в пади Щелка и пили вино из одуванчиков. Только что вышел номер «Нового мира» с прекрасной повестью Рэя Бредбери «Вино из одуванчиков». И таких встреч было немало, но я хочу рассказать о последней...
...Октябрь 1995 года. Я лечу в Америку в Сан-Франциско на неделю раньше, чем Иркутская драма с моим спектаклем «Из Америки с любовью». Моя задача заниматься «паблик релейшен», т. е. посещать редакции газет и радио, выступать в университетах и колледжах, клубах, чтобы привлечь внимание к нашему спектаклю и иркутской истории. В своей любви и преданности родному Иркутску мы просто не можем даже предположить, что есть места, где ничего не знают о нем, о Сибири и даже о нашей стране. Задача непростая, нелегкая, но из нее непременно надо выйти победителем.
Тяжелый ночной перелет, разница времени 16 часов, мое сознание отказывается понять, почему из Хабаровска я вылетела в воскресенье ночью, а прилетела в Сан-Франциско в субботу вечером, т. е. вернулась назад. Меня еще покачивает после перелета, и я на плохом английском объясняю строгому таможеннику, что меня встречают друзья, и я машу в сторону стены. Моя коляска с вещами неожиданно трогается, и раздается строгий голос таможенника: «Стоять на месте. Вам не разрешено вступать на территорию Соединенных Штатов Америки!» Сразу голова становится трезвой, я понимаю глупость своего положения, оставить дома три приглашения с названиями организаций и адресами людей, любезно предложивших мне свое гостеприимство. Наконец таможенник через переводчика внял моим просьбам, поставил в паспорте печать и красавица афроамериканка, с сочувствием наблюдавшая за нашим разговором, дружески улыбается мне: «Путь открыт, Америка приветствует вас!» От ее улыбки, такой открытой и сердечной, я тоже улыбаюсь, трогаю коляску и попадаю в зал, где меня ждет Лида Склоччини — прообраз героини моей пьесы «Из Америки с любовью».
...В Сан-Франциско я остановилась у Элис де Грут. Ее дом всегда распахнут для россиян, особенно сибиряков. Ее сын Хэнк полюбил сибирячку, полюбил Сибирь, уже несколько лет работает в Прибайкальском национальном парке. Мне повезло, что первой американкой, с которой я познакомилась, оказалась Элис де Грут, аристократка с прекрасными манерами, ясным глубоким умом и сердцем, исполненным доброты и сочувствия.
Мы едем по ночному Сан-Франциско. Теплый морской влажный воздух, как в Сочи. Машина, которой ловко управляет Элис, мчится по чистому шоссе, размеченному светящейся краской. Наконец, мы дома. Поздний ужин, душ и сон. Засыпая, слышу голос Лиды: «Завтра мы едем к Марку Сергееву».
...Сияющее теплое утро над Калифорнией. Здесь еще лето. Голубое безоблачное небо, октябрьское солнце не обжигает, а ласково греет. Мы мчимся на машине среди покатых, заросших деревьями и кустарником гор. Пейзаж напоминает Кавказ, только широкая автострада со скользящими, летящими навстречу друг другу в несколько рядов автомобилями другая — это Америка.
Дом профессора Николая Ракитянского разместился на живописной поляне, кругом горы, тишина, покой. Мы входим и попадаем в гостеприимные объятья хозяина и Марка. Все-таки вдали от родины обостряются чувства землячества и родства. Я вижу красивого помолодевшего Марка в сером элегантном костюме и хозяина, живого, подвижного, приветливого, несмотря на преклонный возраст. Весь дом в книжных стеллажах, книги на столах, тумбочках или стопкой стоят на полу. На стенах картины, одна из них кисти знаменитого Айвазовского. Здесь все дышит его Величеством Литературой и Искусством.
Николай Ракитянский русский, известный в Америке писатель, переводчик, профессор славянского факультета знаменитого Стэндфордского университета. В годы маккартизма подвергался преследованиям за любовь к России, даже на время лишился работы.
Наверное, встреча с профессором Ракитянским была предназначена Марку самой судьбой, это был ее щедрый и роскошный подарок. Для поэта и профессора то были счастливые незабываемые дни, когда встретились две родственных души, два человека, родных по духу, один — из России, другой — из Америки. Они понимали друг друга с полуслова, стоило одному начать, как его подхватывал, продолжал другой. Это был роскошный пир двух исследователей и знатоков литературы. Мы все почувствовали, какой душевный подъем переживает Марк. Он был красив, как никогда, исполнен доброты и великодушия. Наверное, этому способствовало все — уединенность дома, расположившегося на зеленой поляне в окружении гор, тишина, ласковое тепло осеннего калифорнийского солнца.
Профессор Ракитянский заказал в русском ресторане два больших пирога. Мы пили чай за круглым столом под развесистым деревом, ели вкусный свежий пирог, а хозяин угощал и угощал нас и в дорогу каждому положил в пакеты по большому куску пирога. Уезжать из его дома не хотелось...
И снова машина мчится по шоссе.
— Я покажу вам Сан-Франциско, — предлагает Элис.
Машина въезжает на горбатую улицу, знакомую нам по фильмам, и мы видим знаменитый старинный трамвай, облепленный туристами из разных стран. Кто-то стоит на подножке, кто-то буквально висит в воздухе, держась обеими руками за дверцу. На лицах туристов восторг и удивление и бесконечная, почти детская радость. Беспрерывно щелкают фотоаппараты, жужжат видео- и кинокамеры. Вот уж воистину — остановись, мгновенье, — ты прекрасно. Мы проезжаем мимо китайских, японских, индийских кварталов, знакомых по голливудским фильмам.
— Мы едем в отель «Фермонт», там сейчас остановились Горбачев, Тетчер и Буш, — говорит Элис, поворачивая машину.
— Нас туда не пустят, наверное, это отель для высокопоставленных лиц? — спрашиваем мы, сказывается наша совковая привычка — каждый человек должен знать свое место.
— Почему не пустят?! — удивляется Элис, ее умные глаза лукаво поблескивают из-под очков. — В Америке у всех одинаковые права.
Отель «Фермонт» распахивает перед нами приветливо двери, красавец швейцар дружески улыбается. Мы входим, и у меня чувство, что все кругом ирреально, будто мы попали в сказку. От окружающей роскоши теряешься и не знаешь, на чем остановить глаз. Пол и стены в дорогих коврах, бьют фонтаны, в огромных вазах цветы. В бесшумные лифты входят постояльцы отеля. Вот молодая красивая пара, он и она, служащие отеля несут чемоданы, а мальчик-бой бережно держит в руках сумку с сетчатыми прозрачными стенками, через них видна выхоленная породистая собачка.
Мы идем за Элис по коридорам и холлам, и мне кажется, что все, что происходит сейчас, ненастоящее, просто мы заблудились и попали на съемки роскошного голливудского фильма. Мы входим в стеклянный лифт, он поднимает нас на самый верх, откуда открывается широкая панорама Сан-Франциско. Марк щелкает фотоаппаратом.
— Но это еще не всё, — улыбается Элис. — Вы хотите побывать на знаменитом мосту Сан-Франциско Золотые ворота?
— Золотые ворота! Едем, — сразу соглашаемся мы.
Вот он, знаменитый на весь мир мост, вытянувшийся над проливом. На площади перед ним, кажется, собрались люди со всего света: женщины в индийских сари, сигхи в белых одеждах с красным пятнышком на лбу. Группа японцев, вооруженная супероптикой, кругом слышится немецкая, итальянская, французская речь. Марк тоже достает фотоаппарат, он радостен, весел и на подъеме.
— Приглашаю вас на обед в ресторан, — предлагает он.
Обедаем мы в ресторане знаменитого отеля «Хилтон». Американский салат из зелени, щедро политый острым майонезом (количество разных, обычно острых соусов в Америке не поддается подсчету, здесь собраны кухни всех стран мира, а некоторые соусы гордо носят имена своих хозяев, звезд Голливуда). Официант приносит по-особенному обжаренные куриные ножки и отличное вино. Вкусная еда, веселый непринужденный разговор. Марк в ударе, остроумные шутки сыпятся одна за другой... Вдруг я вижу, как улыбающийся Марк достает из кармана флакон с содой и глотает большую горсть. Обед продолжается, мы шутим, смеемся, но в моем сердце поселяется тревога — зачем он глотает соду в таких количествах? Здесь, в Америке, в любой аптеке можно свободно купить, да и у нас в России наконец-то появились, современные противоязвенные препараты, снижающие боль и изжогу. Какой врач рекомендует это опасное средство? Поневоле вспоминается пьеса Дюрренматта, где родственники в ожидании большого наследства дают главному герою соду, чтобы спровоцировать прободение язвы. Какая-то пронзительная тревожная нота появляется в нашем веселом застолье, и непонятная тревога охватывает меня, потому что мне самой хорошо знакомы приступы этой болезни, когда невозможно привыкнуть к американской пище — изобилие соков, овощей, фруктов и острые соусы, даже в «Макдональдсе» вам подадут сандвич, обильно политый майонезом.
— Пора ехать в аэропорт, — торопит нас Лида Склоччини, наш добрый переводчик и гид. Благодаря ей мы никогда не опаздывали, график нашего пребывания в Америке обычно расписан по часам.
Аэропорт Сан-Франциско. Марк проходит регистрацию и уходит на посадку. Он машет на прощанье рукой, и добрая счастливая улыбка не сходит с его лица...
...И мне хочется запомнить его таким — красивым, счастливым и молодым...
Позже я узнала, что в Хабаровске его сняли с самолета и положили в больницу, в реанимацию... А потом еще больница и операция, но не хочется вспоминать печальное. Невольно приходят на память его стихи:
Пока не попали мы в сети
Недобрых людей или зим,
Еще поживем мы на свете
И небо в алмазах узрим.
Зачем в подозренье нелепом
Друг в друге отыскивать грех?
Давайте укроемся небом,
Которого хватит на всех...