Скоро в распадке блеснула вода, и он облегченно вздохнул. Ему казалось, что это тот ключ, по которому он шел в передний путь. Но вскоре левый берег стал круто подниматься над водой, и Гаврилка понял, что он заблудился. Соболь закружил его по лесу, увел далеко от стана. Кричать было бесполезно, вокруг на десятки верст тянулась тайга и похожие друг на друга угрюмые, каменистые гольцы.
Отец учил его узнавать расположение стран света по дереву, он говорил, что на южной стороне сосен, кедр и пихт ветви гуще и длиннее, кора светлее, а мох растет только на северной стороне дерева. Но Гаврилка еще плохо разбирался в этих приметах и определять направление своего пути к стану не умел.
Чувство тревоги и страха охватило Гаврилку, ему стало жалко себя. К горлу подступил конок, стало трудно дышать. Хотелось плакать громко, на весь лес, но он
сдерживал себя, ожидая каждую минуту, что вот-вот вблизи раздастся бодрый голос отца, из-за дерева с радостным лаем выбежит Червя.
Но ни отца, ни Черви не было. Спускались осенние сумерки, надо было подумать о ночлеге.
Гаврилка осмотрелся. Он стоял на пологом склоне горы, жидко покрытой мелким сосняком и ельником. Вверху, на гребне горы, рос крупный кедровник. Упругий ветер раскачивал макушки деревьев, и в тайге было шумно и страшно.
Внизу у подошвы горы широко расстилалась лесистая равнина, а дальше цепи гор с голубыми снежными вершинами грядой уходили за горизонт.
На минуту Гаврилка забыл, что он заблудился и подумал: „Красиво-то как, вот бы тятя посмотрел!"
Осень только что начиналась. Ветры не успели еще сорвать многоцветные листья деревьев. Извилистая таежная речушка пряталась в оранжевых осинниках, кружила по сосняку и, обогнув густые багровые ветви черемушника и рябинника, терялась из вида. На омутах речки, защищённой от ветра гольцами и лесом, будто дымок от дальнего неведомого костра, медленно поднимался вечерний туман.
Тот склон горы, на котором стоял Гаврилка, кончался высоким обрывом. На самом краю его росла большая сосна. Осыпавшаяся земля обнажила корявые толстые корни, летнее солнце иссушило их, крепкие ветвистые сучья засохли н оголились. Сосна слегка склонилась над обрывом, но стояла еще крепко и прочно. «Вот на этой сосне ночую», — решил Гаврилка н направился к ней. Только сейчас он заметил, что сильно устал, — ноги передвигались с трудом, дрожали в коленях, ружье казалось непосильно тяжелым. Теперь не было ни страха, ни жалости к себе, хотелось только скорее сесть и отдохнуть.
Гаврилка подошел к сосне. Закинув ружье за спину, засунув поглубже за пазуху соболиную шкурку, взялся руками за сучья, чтобы залезть на дерево, но остановился.
„От рыси и дерево не спасет", — подумал Гаврилка, и опять ему стало страшно,
Надвигалась холодная осенняя ночь. Из-за гор поднялись тучи, ветер подул сильнее, закапал крупный дождь.
Гаврилка не знал, что делать и громко заплакал. Холодные дождинки падали ему на лицо и за ворот зипуна.
Он подошел к обрыву, взглянул вниз и понял, что там, под нависшим берегом, можно укрыться и от дождя и от зверя. Нащупав рукой корень сосны, он ухватился за него, повис на руках и прыгнул вниз.
Чтобы обезопасить себя, Гаврилка набрал сухого валежника и запалил большой костер. На душе у него стало легче, вернулась уверенность в свои силы, и он подумал: „Завтра по солнцу выйду к стану, только бы ненастья не было. Да и тятя, поди, чуть свет прибежит".
Но минуту спустя опять появились сомнения: нет, не найти дорогу обратно, не придет на рассвете отец, не видать больше Гаврилке ни отца, ни матери, ни товарищей...
Вытягивая ноги к жарко горящему костру, а спиной прижимаясь к теплому, мягкому обрыву, Гаврилка старался гнать эти мысли. Тело от усталости ныло, но спать не хотелось.
Пока не стемнело, Антон не тревожился о сыне. Дома Гаврилка часто возвращался с охоты к ночи.
Напевая и покуривая трубку, Антон возился со стайкой: вбивал колья, заплетал их гибкими березовыми прутьями. Поджидая сына, он вскипятил чайник на костре, вынул из мешка сухари, лук, подогрел в котелке остатки жареного глухаря.
В сумерках Антон начал тревожиться. Он побродил около стана, покричал. Визгом и воем ему отозвался Черня. Антон возвратился на стан. Взял ружье и через короткие промежутки три раза выстрелил вверх. Затем, отвязав Черню, он погладил его по голове и тихо сказал:
— Ищи, брат Черня, Гаврилку, пропадет парнишка.
—
Черня отряхнулся, понюхал воздух и скрылся в темноте.
Антон присел на жерди у костра, прикурил от тлеющей ветки и, прислонившись спиной к дереву, задумался. Что Гаврилка заблудился в тайге, он уже не сомневался. Правда, была еще надежда на Черню, но тревога за сына от этого не уменьшалась.
Губин знал, что Гаврилка не растеряется, сделает все возможное, чтобы отыскать свой стан. Не зря с семи лет обучал он его охотничьей сноровке, закалял на морозе, под дождем, на палящем солнце. Но тайга кишела хищниками. Ночью могли набрести на него медведь, рысь или волк. Разве справится с ними двенадцатилетний мальчик?
Время шло. Тучи плотно закрыли небо, капли дождя с шипением падали на горячие угли. Звезд не было видно, и Антон не знал, который шел час, но ему казалось, что с того момента, как он отвязал Черню, прошло времени бесконечно много.
Ждать Антон больше не мог. Он оставил догорающий костер, Чалку, мирно жующую траву, и бросился в тайгу.
Всю ночь он метался «о тайге, разыскивая сына. Ночью невозможно было отыскать следов. Антон кричал до хрипоты в горле, обухом стучал в сушину, стрелял из ружья. И только на рассвете, измученный, возвратился на стан.
Ночь была на исходе. Ветер разогнал тучи и, свирепо набрасываясь на деревья, срывал и бросал на землю листья, забирался в средину густых ветвей елей и пихт и сыпал на землю иссушенную солнцем хвою.
Пламя большого костра то взлетало кверху, то стлалось по земле, вздрагивая, подползало почти к ногам Гаврилки. Но мальчик не замечал этого. Широко расставив ноги и закинув кверху голову, он разыскивал на небе Полярную звезду. Отец говорил ему, что северную звезду прозвали путеводной, потому что заблудившийся легко может найти по ней путь. Надо встать лицом к Полярной звезде, и впереди всегда будет север, сзади юг, справа восток, а слева запад. Отец научил Гаврилку отыскивать Полярную звезду. Это было не очень просто, а тучи, вразброд плывущие но небу, мешали и без того трудному делу. То они закрывали ручку ковша Большой Медведицы, то наплывали на Малую Медведицу и надолго заслоняли все семь звезд, а седьмая из них маленькая, но яркая, и была путеводной звездой.
Наконец, Гаврилка отыскал ее глазами и определил, что где-то там, вправо от извилистой речки, на западе, был его стан. Но открытие это не очень обрадовало Гаврилку. Идти на запад не значило идти к стану. Тайга на сотни верст тянется вдоль и вширь, и нет в ней исхоженных охотничьих тропок.
Гаврилка сел на колоду, достал из сумки последний сухарь и съел его.
Перед рассветом, когда темнота сгустилась и он задремал, с обрыва покатились комки земли. Гаврилка очнулся, вскочил, схватил ружье и насторожился.
Свет костра мешал глядеть вдаль, ветер заглушал звуки, но, взглянув вверх на край обрыва, Гаврилка без труда различил две горящие точки и темную тень, скользнувшую по выступу.
Сомнений не было, к костру крался хищник. Гаврилка прищурился и почти наугад выстрелил. В тот же миг послышался жалобный, будто удивленный визг: к костру, корчась в судорогах, скатился Червя.
Ружье выпало из рук Гаврилки. Несколько секунд он без движения стоял на месте, будто силился понять, что случилось. А пес чуть повернул морду к нему, и Гаврилке показалось, что на глазах его блестели слезы.
Гаврилка закричал, с громким плачем бросился к Черве, подтащил его поближе к огню, быстро сбросил зипун, снял с себя рубаху и обвязал окровавленную шею собаки.
Тихо, беспомощно повизгивая, пес горячим языком лизал гаврилкины руки.
