В Сибири омуль водится только в одном озере Байкале, хотя страна эта имеет много довольно больших озёр, но в них нигде не попадаются омули. В реки он заходит только в впадающие в Байкал, и то для того, чтобы метать икру. Исполнив эту обязанность, он, вопреки обычаю всех рыб – идти только вверх по течению рек, – возвращается в Байкал вниз по течению и тогда в рыболовстве он называется поплавным. Для ловли его, невода закидывают также против принятого обыкновения – не по течению воды, а против течения. И ловушки ставят в обратном направлении.
Омуль байкальский имеет несколько видов, разнящихся только величиною, и при этом замечательна странность. Омули, выходящие в самую большую из впадающих в Байкал реку Селенгу – самые крупные; они держатся против устья этой реки и никогда не заходят в другие речки. Омули, входящие в меньшие речки, имеют меньший рост, средний в омулёвом росте; таковы ловимые в реках: Баргузине и Верхней Ангаре. Самые мелкие омули ловятся на западном берегу Байкала в речке Бугульдеихе.
Ловля омулей производится в августе месяце; и первые попадаются у берегов самого озера, называемых каргою, отчего называются коргинскими. Жители Иркутска ожидают первых свежепросоленных омулей, так же, как в Петербурге ожидают первых апельсинов.
Главное же место ловли этой рыбы, не по количеству, впрочем, улова, а по качеству омулей, бывает в пятнадцати верстах от озера, по реке Селенге, при Чертовкинской пристани и деревне, где бывает в это время ярмарка. (По числу улова омулей, первое место – Верхнеангарск, и оно относится к Селенге, как 5:1)
Это место потому выбрано, что на расстоянии пятнадцати вёрст от Байкала, в устье Селенги запрещено ловить рыбу, где она входит в таком множестве и тесноте, что её можно черпать прямо из воды, или, как выражаются там, сакать, что и делалось прежде посредством саков – мешков из сети, привязываемых к рукояти.
О деревне Чертовкиной, не помню в каком году, кажется, в «Северной пчеле» была напечатана легенда, из которой явствует, что молодой парень увидел однажды вышедшую из воды чертовку, которая, сев на берегу, расчёсывала свои змееобразные кудри. Смельчак не испугался, а напротив, завёл с водяною жилицею разговор, и дело кончилось тем, что влюблённая чертовка сманила возлюбленного в свои водяные чертоги, где он жил долго, потом как-то вышел оттуда, сошел, кажется с ума, и так далее, по всем правилам вымысла, которому дало пищу название деревни.
Но увы, всю бедовую поэзию этого вымысла уничтожает одно самое прозаическое обстоятельство. в областном сибирском языке есть слово, равнозначащее с русскими словами: граница, межа, грань. Слово это – черта, известное, впрочем, и в великороссийских наречиях, именно потому, что при определении какой-либо границы, межи, проводят по земле черту. так, например, там, на китайской границе, каждое утро можно услышать следующий рапорт объезжавших по границе казаков своим командирам: «Доношу вашему благородию, в денном и ночном разъезде: черта и граница обстоит благополучно».
Когда правительство оградило омулей от совершенного их уничтожения, запретив на расстоянии пятнадцати вёрст от селенгинского устья производить ловли, тогда, разумеется, отмерив пятнадцать вёрст, поставили межу, определили границу, до которой можно ловить рыбу и за которой нельзя, – словом, провели черту. Около этой-то черты начали селиться рыболовы, избравшие себе рыбный промысел исключительным занятием, и заселение это составило чертовскую деревню.
Ясно, что легенда о чертовке – неудачный вымысел.
Чертовкинская пристань во время улова омулей представляет оживлённую картину. Несколько тысяч народа стекается сюда во время ярмарки. Одни скупают живых омулей, засаливают их; другие делают и продают бочки; третьи, и, разумеется, большим числом, предлагают свои услуги. Евреи, как обыкновенно в местах выгодной торговли, производят и здесь деятельный торг. Буряты, народ любящий нажить деньги лёгким путём, суетятся здесь между русскими.
Громадные невода забрасываются в воду и вытаскиваются воротами. Иногда невод захватит десятки тысяч рыб, и, наполненный ею, остановится далеко от берега, не будучи в состоянии подвинуться ближе. Рыба в нём кишмя-кишит, если это выражение понятно, т. е., стеснившись до последней возможности, беспрестанно движется. Рыболовы вооружаются саками – редко связанными мешками, растянутыми обручем и снабженными рукоятью, и, черпая рыбу из воды, выбрасывают её на отлогий дресвяный берег, где она трепещется и отражает своею серебристою чешуёю яркие лучи солнца, покрывает на этот раз всю площадь берега как бы стальными латами.
Тут же живо производятся сделки, скупщики наперерыв покупают рыбу, решая споры жребиями; являются нанятые ими женщины, обыкновенно занимающиеся чисткою и солкою рыбы, что они делают необыкновенно проворно, именно в три приёма или темпа, «говоря по-военному». Раз – омуль распорот во всю длину, два – обмакнуть в груду соли, три – брошен в бочку, где их укладывают в ряды. Можете вообразить, каков этот засол в отношении чистоты, опрятности, пропорции и прочих условий правильного засола!
Омулей продают на месте лова живых счётом рублей около десяти за тысячу, а в оптовую продажу на рынках они поступают бочками, заключающими в себе от осьмисот до тысячи пятисот омулей. Бочки продаются в Иркутске, как главном месте сбыта омулей, от 20 до 25 рублей серебром за каждую. в мелочную же продажу омули поступают поштучно, от 2 до 3 копеек за каждого.
Для удобства покупателей, мелочный торговец омулями имеет у себя запас деревянных спиц, которыми снабжает покупателя для того, чтобы ему ловко было нести рыбу, или несколько рыб, только что вынутых из рассола.
Этот обычай, при огромном расходе омулей в г. Иркутске, даёт этому городу свою особенность: там, из десяти пешеходов на улице, пять, наверное, несут перед собою на палочке омулей. Это заметил один художник, Марков, помнится, и выставил в Академии художеств картину, изображающую гарнизонного солдата, несущего на палочке омуля. Для сибиряков эта картина была вполне понятна.