Было это не так чтобы давно, да и не сказать – недавно. На веках было. Баба одна молодая засиделась поздним вечером за пряжей. А случись это во вторник под середу.
В полночь эдак – уж первые петухи пропели – вздумала она ложиться спать. А хотелось ей допрясть початки.
Думает: «Ну, встану завтра пораньше, а теперь невтерпеж, спать охота».
Вот, не перекрестясь, не благословясь, положила она гребень и говорит:
– Ну, матушка Середа, помогай! Чтобы мне завтра до свету встать и початки допрясть.
Так и заснула.
Поутру, в самую рань – еще далеко до свету было – слышит она, – будто кто–то в избе есть, будто у печки возится.
Открыла глаза, видит: светло в дому, лучина в светце горит, и печка топится. И ходит по избе баба, уж не так молодая, накрывшись по кичке белым полотенцем, ходит, дрова в печку кладет, прибирает.
Потом к ней самой подошла – толкает, будит.
– Вставай, – говорит, – полно спать!
Встала баба, смотрит во все глаза, дивится.
«Кто, – думает, да кто? У нас на деревне таких и нету».
Не вытерпела да и спрашивает:
– Ты кто ж такая есть? Зачем сюды пришла?
– А я, – говорит, – самая та, кого ты давеча звала. Помогать тебе пришла.
– Да кого ж я звала? Кажись, никого.
Усмехнулась баба.
– Ну, – говорит, – и беспамятная же ты, бабочка. Забыла, что с вечера Середу кликала. Я самая и есть – Середа.
У хозяйки-то и язык к небу прилип. Молчит, только смотрит.
А та говорит:
– Вот я тебе холсты отпряла, да уж и выткала. Давай белить их, в печку становить. Печка у меня затоплена и чугуны готовы. Сходи-ка на речку, воды принеси.
Баба боится, думает, что б это было?
А Середа сердито на нее смотрит, глаза так и светятся.
– Что ж ты? – говорит. – Поторапливайся! У меня время считанное.
Взяла баба ведра, пошла за водой. Вышла за дверь и думает:
«Не было бы мне беды какой! Чем на реку идти, схожу–ка я сперва к соседям».
Пошла. Ночь темная. Спят еще на селе. Первые–то петухи спели, а до вторых будто далеко.
Подошла она к соседям под оконце и стукнула разок, другой. Не слышат. Насилу достучалась.
Отперла ей старуха.
– Что, – говорит, – дитятко? Зачем в эдакую рань поднялась? Что тебе?
– Ах, бабушка, так и так, пришла ко мне Середа и послала меня по воду – холсты белить. Что б это было?
– Нехорошо, – говорит старуха. – Ой, нехорошо! Либо она тебя на том холсте удавит, либо очи тебе кипятком сварит.
(Видно, старуха-то с ей знакома была. Старые люди – они много кой-чего знают.)
Заплакала молодка.
– Что же мне делать, бабушка? Как беду избыть?
– А ты вот что, милая. Беги-ка домой, стучи ведрами да кричи погромче перед самой перед избой: «на море серединские дети погорели!» Услышит она, да и выскочит на двор, а ты тут и смотри – норови прежде нее в избу вскочить, двери запри и закрести. Станет она тебя просить, грозить станет, а ты не слушай. Твое дело – молись да крестись, крестись да молись – и вся недолга. Вот нечистая сила и отступится.
Послушалась баба, побежала домой. Стучит ведрами, кричит под окошками:
– Ой беда! На море серединские дети погорели!
Выскочила Середа за дверь, побежала смотреть, а баба в избу! Заперла дверь и закрестила.
Только перевела дух, а уж Середа назад прибежала. Стучится, просит:
– Впусти, родимая! Я тебе холсты напряла, белить буду!
Молчит баба.
– Впусти, глупая! Ведь не управишься одна!
А баба и не отзывается.
– С вечера позвала, а утром и двери на замок! Впусти. Как сама войду – так хуже будет!
Притаилась баба и не дышит, только молится да слушает: тут ли Середа.
Тут. Стоит под дверью. В стенку стучит.
Вдруг запели на деревне петухи. Застучала она напоследок и в окошки, и в дверь, и в самую крышу – всюду разом – и пропала.
А холсты у бабы остались.
