Режим чтения

По хорошей веревочке

ПОСВЯЩАЕТСЯ Николаю Ивановичу и Клавдии Михайловне Верхотуровым.

Действующие лица:

Маторин Ануфрий Ильич, старовер, очень богатый кожевенный заводчик, 79 лет (одет в черном суконном кафтане, штаны в сапоги).

Клоков Никита Семенович, богатый чаеторговец, 58 лет.

Пелагея Ануфриевна, его жена, дочь Маторина, 40 лет.

Егор, их сын, 23 лет.

Бабушка Агафья, мать Клокова, 73 лет (в платке, в темном ситцевом платье и такой же кофте),

Воловодьев Сергей Иванович, купец, товарищ Егора, 28 лет.

Оступьева Лидия Федуловна, дочь виннозаводчика, 17 лет.

Бахов Ефим Савельев, зажиточный ямщик, 48 лет.

Маремьяна, его жена, 60 лет.

Ульяна, их дочь, 19 лет.

Санька, их сын, 17 лет,

Ознобыш, ямщик, 50 лет, в дохе (шубе мехом вверх) и валенках.

ДЕЙСТВИЕ I.

Изба Бахова. Потолок расписан масляными красками, стены вымазаны по бревнам известкой; по стенам лавки; направо простой деревянный стол; в углу шкафчик, с занавеской вместо стекол, Русская печь, на плите горшки. Справа вверху виднеются полати, с них свешиваются полы тулупа и несколько шлей.

ЯВЛЕНИЕ I.

УЛЬЯНА (дочь ямщика Бахова, приотворив дверь, кричит). Санька, Санька, – слышь, колокольчик брякает! Выглянь, – коли видно, к нам али нет?

САНЬКА (её брат, за дверью). Погодь. Дай оглоблю у кошевы заправлю... Зевало этот Ознобыш – прет боком в ухаб... Почитай вовсе выворотил оглоблю-то... (Слышны колокольчики.)

УЛЬЯНА. Выглянь, Санька! Ишь брякает.

САНЬКА (за дверью). Успеешь; дай кончить. Я как раз за ремень завел. Вот веревкой прихвачу – и баста.

УЛЬЯНА. Надо Ознобышу выстойку (выговор) сделать. Нальют глазыньки-то, да и прут ничего не видя... На что я девка, – ономнясь к тетке одна ездила... Ночь, ни зги не видать, ухабы страсть, а вернулась – все целехонько.

САНЬКА (за дверью). Известно, где мужик не проедет, там баба пролезет. А ведь вправду брякунцы-то как будто к нам. Пойду, гляну, – да и ворота, коли нужда, отмахну.

УЛЬЯНА (немного погодя). Ну, что видно?

ЯВЛЕНИЕ II.

Ульяна, потом Санька.

САНЬКА (сначала за дверью). Едут... Кони-то как будто наши... Ах, он шельма! Ах, он жиган!.. (жулик, вороватый человек) Вот, чтоб его прорвало!.. (Входит в избу в тулупе и бросает шапку на стол.) Ульяна!.. Как хочешь, а тятьке надо пожаловаться. Он там по кабакам все лавки просидел, а у его тут всех коней загонят.

УЛЬЯНА. Что такое?

САНЬКА. Да мерзавец Ознобыш вертает пустой. Это он винокура возил, да, понимаешь ты, порожняком-то, на обратной-то, по всем по трем – что твой заседатель лупит. Шаркунцы-то и мотаются.

УЛЬЯНА. Вот подлый старичишка... Небось, пьян... Да какой тут слад с ямщиками будет, коли не то что тятя, – и мамынька из кабака не выходят... Я намеднись Ознобыша корю, а он мне: «По хозяину и наймит, а ты, мол, – я-то значит, – девка, молода...» Я, ей-Богу, ну, чуть его скалкой не шарахнула... Ей-Богу, ну!

САНЬКА (смотря в окно). Ишь, подлый, рожу-то ознобил. (Кричит в дверь.) Кинь коней-то! Ступай сюда!

УЛЬЯНА. Просто беда. Сладу нет. И что это, Господи, с чего это батюшка в голову взял, что ему пора на спокой. И мамыньку сбил. Какие их еще года! Мужики-мужиками... Побросали все, пьянствуют ежедень... А мы, девка с парнишкой, хозяйствуй...

САНЬКА. А что ж нет что ль у нас порядка?.. Мы с тобой во как хозяйствуем, Ульяха! Вот я сейчас Ознобыша так пугну... А ты у меня король-девка, не даром проезжие заглядываются.

УЛЬЯНА. Заглядываются! Ухвата не нюхали!..

САНЬКА. Гляди, все ль понюхают-то... Егор-то Никитич Клоков, пожалуй, что и нет...

УЛЬЯНА. Господи, что это за наказанье! Там работники перепились, а тут ты привязался... Мотри, как бы тебе самому ухватом-то не въехало...

САНЬКА. Ну, полно... Не серчай. Нешто я со зла...

УЛЬЯНА. Умасливай, умасливай.

ЯВЛЕНИЕ III.

Те же и Ознобыш (работник-ямщик у Бахова).

ОЗНОБЫШ (входя). Господа хозяева... Погреться бы не мешало.

САНЬКА. Я вот тебя погрею... Зачем, пустой, лошадей гонишь? Налил глаза-то!

ОЗНОБЫШ. Санька, не хорохорься! Ты парнишка – ничто больше... Ульяна Ефимовна, поднесите чарочку.

УЛЬЯНА. Ах, ты, бесстыжая твоя рожа!.. Стыда-то нет... Девка да малый хозяйничают, а он волю забрал! Некому ему рыло раскровянить, а он и руки растопырил. Некому его за шиворот да мордой в навоз, а он и нос выше палатей! Старый, седой, а озорничать, как малый мальчишка!..

ОЗНОБЫШ. Ульяна Ефимовна... Королева!..

УЛЬЯНА. Королева! Тебе королева-то девка, девка и есть! Не внимаешь ты королеве. Надсадись я тебе все одно... Все тятенькино именье разоришь, коли некому тебя в затылок долбить!..

ОЗНОБЫШ. Ульяна Ефимовна! Голубушка!

УЛЬЯНА. Я тебе не голубушка, а хозяйка. Слушаться ты меня должон, сполнять, что я говорю, должон. Али денег тебе не платят, али худо кормят? С хозяевами лопаешь-то... Али я не ласкова?.. Где бы пожалеть, что молодая девка да парнишка на хозяйстве убиваются, вам бы только напакостить! Али мы с Санькой тебя обижаем?.. Али я к вам неласкова, черти вы нечёсаные?!.

ОЗНОБЫШ (пьяно умиляясь и плача). Ульяна Ефимовна, изверги мы, одно слово, изверги... Провались я на этом месте, коли с этих пор согрублю тебе!..

УЛЬЯНА. Да груби ты мне, образина ты старая: не купцы мы, не обижаемся; береги ты только тятенькино добро... Сбрую не порть, коней с пьяных глаз не заганивай...

ОЗНОБЫШ. Провались я на этом месте!..

САНЬКА. Не провалишься! А глянь-ка на коней – упарил, не отдышутся... Купцов что ли вез?.. Порожняком громыхал по ухабам...

ОЗНОБЫШ. Обогнать, только обогнать... ей-Богу... Чтоб позараньше оповестить...

САНЬКА. Кого обогнать-то?.. Сороку на ветле!..

ОЗНОБЫШ. Купцов, ей-Богу, ну, купцов... По дороге встретил...

САНЬКА. Из наших гостей, что ли?.. Сказывай скорей... Коли к нам – коней надо обрядить.

ОЗНОБЫШ. Успеешь!.. Не смековат ты, Санька... Кого я встретил-то? Коли Егор Никитич да Сергей Иванович едут, – значит посидят, беспременно посидят, – с молодой хозяйкой побалакают...

УЛЬЯНА (вспыхнув). Ну, уходи, уходи... Эка важность, купцы едут!.. Приедут и уедут. Нечего было и гнать... Оповестил – обрадовал! Убирайся ты, убери коней-то...

ОЗНОБЫШ. Ульяна Ефимовна! Угодить я тебе хотел... И вправду обрадовать за ласку да за заботу твою...

УЛЬЯНА. Ступай, ступай! Выводи тройку, надавай хомуты.

ОЗНОБЫШ. Э-эх, Ульяна Ефимовна!.. Я от души...

УЛЬЯНА. Да уходи ты... Что ты прирос, что ли? (Ознобыш, махнув рукой, уходит.)

ЯВЛЕНИЕ IV.

Те же, без Ознобыша.

САНЬКА. Ульяна, а ты ведь не даром осерчала. Сама-то поди рада-радешенька.

УЛЬЯНА. Санька, ей Богу, отколошматю!.. (Выталкивает его.) Ступай, помоги тройку-то обряжать.

САНЬКА (уходя). А сама рада-радешенька. (Хохочет.)

ЯВЛЕНИЕ V.

Ульяна, одна.

УЛЬЯНА. А ведь и то рада. Так за сердце и схватило. Эх, купцы-молодцы, проносила бы вас нелегкая мимо. (Колокольчики.) Батюшки, едут!.. Ишь сердце как колотится... Ну, Егор Никитич! Солон ты мне приходишься. (Торопливо оправляет платок на голове. Входят Егор Клоков, Сергей Воловодьев и Санька.)

ЯВЛЕНИЕ VI.

Ульяна, Санька, Егор Клоков, Сергей Воловодьев (в романовских полушубках и длинных коричневых валенках, с шапками из оленьей шкуры в руках).

СЕРГЕЙ (входя). Поклон господам Баховым, ямщикам аховым!.. Ба, да тут только молодое поколение. А старики-то где же?..

УЛЬЯНА. Здравствуйте, Сергей Иванович, здравствуйте, Егор Никитич! Милости просим, гостями будете...

СЕРГЕЙ. Ульяна Ефимовна, я, брат, с отцом-то всегда с мороза расцеловывался, а коли ты в отцово место нынче – не побрезгуй...

УЛЬЯНА. Что-ж, можно по-христиански. (Целуется с ним.)

СЕРГЕЙ. Ух, обожгла! Весь холод из тела выжгла.

УЛЬЯНА. Ой, чтой-то ты, Сергей Иванович?.. Я тебя по-христиански.

СЕРГЕЙ. Егор, а ты что же зеваешь?

ЕГОР. Будь здорова, Ульяна Ефимовна.

СЕРГЕЙ. Эх, парень!.. Что, тебя морозом-то совсем заледенило?

УЛЬЯНА. По-христиански можно всякому...

СЕРГЕЙ. Можно, Ульяна Ефимовна, можно... Да, не зевай, Егорка: видишь, сама вызывает...

УЛЬЯНА. Ничего я не вызываю, а коли с вами целовалась, почто же с ними не поцеловаться?..

СЕРГЕЙ. Конечно, конечно... Да ведь к чему-же я и речь-то клоню... Эх, вы!

ЕГОР. Да, что ж, Ульяна Ефимовна, что ж он зубы-то скалит?.. Ну-ка! (Протягивает руки. Она, молча, наклоняется к нему, вся вспыхивает; он ее крепко целует и, смущенный, отходит.)

СЕРГЕЙ. Вот люблю! Ажно и у меня в глазах зарябило...

УЛЬЯНА (краснея). Стыдно вам, Сергей Иванович! Насмешник вы, насмешник и есть...

СЕРГЕЙ. Ну, Ульяна Ефимовна, не всяко лыко в строку... А старики-то в самом деле где же?

УЛЬЯНА. Уж и не говори ты, Сергей Иванович, смотались наши старики.

СЕРГЕЙ. Ой ли!?

УЛЬЯНА. Вот те Бог! Почитай, весь год палец о палец не ударят. Тятенька, как утречком встал, умылся, оделся – за чай. Часа три за самоваром сидит. А потом шапку в охапку, да и шасть в кабак. Угобзится, приплетется домой, еле-еле ноги несут; залезет на полати, туда ему и щей дашь... Поест, выдует квасу целый туяз да и спать до утра... Мамынька сперва-то ходила его из кабака выручать, а там и сама прикладываться стала. А теперь не разольешь!.. Пьют оба, да кричат одно: «Мы закон сполнили, вырастили вас, – дураков, можем и в свое удовольствие пожить».

СЕРГЕЙ. Да с чего же это старик задурил?

УЛЬЯНА. А так, в голову вступило. «Надоело мне, говорит, все надоело... Достаточно, говорит, я себе кости ломал, роздышки хочу...» И мамынька с ним, не разольешь!.. А у него одно слово для нее: «Пей, говорит, старуха! Всю жисть ты, говорит, ублаготворяла меня, пускай нас, говорит, детки ублаготворяют». А нам-то с Санькой легко ли?!

СЕРГЕЙ. Да ты бы ему, старому, втолковала...

УЛЬЯНА. Толковала уж я... Да он все такое несуразное плетет.

СЕРГЕЙ. Что ж он говорит?

УЛЬЯНА. Да нет, его глупостев не перескажешь...

СЕРГЕЙ. А однако что же?

УЛЬЯНА. Все пустяки одни...

СЕРГЕЙ. Пустяки, а сказывать не охота... Бьюсь об заклад, замуж тебя выдает...

САНЬКА. Угадал, Сергей Иванович, угадал! Они все Ульке твердят: «Выходи замуж, возьми в дом работника. Ты, – говорят, – девка в поре и с лица не корявая – и хозяйства у нас на всех хватит». Так и говорят.

СЕРГЕЙ. А вам, Ульяна Ефимовна, замуж-то видно не охота?

УЛЬЯНА (хмурясь). А вам-то что! Не вам на мне жениться.

СЕРГЕЙ. Ой, а если б женился?..

УЛЬЯНА (грустно). Что пустое, Сергей Иванович, ворошить! Вы купцы городские, тысячники, а я что?.. Я – черная женщина... Пока еще в девушках, и прыть в нашей сестре есть, а там... (Махает рукой.)

СЕРГЕЙ. И умны-то вы, и лицом-то красовиты, и здоровья в вас на двух мужиков.

УЛЬЯНА. Не мути ты меня!.. Нешто не знаю я, что и не дура я, и не кривая, али какая болящая?.. А девка, простая, черная девка... Эх, не тревожь ты мое сердце!..

СЕРГЕЙ. Ну, прости, Ульяна Ефимовна. Я ведь шутя.

УЛЬЯНА. Ты-то шутя, да мне-то не до шуток... Больно горяча я, сердцем обидчива...

СЕРГЕЙ. Ну, не буду... Мы вот с Саней пойдем, да насчет лошадей поторопим.

УЛЬЯНА. А откушать?.. Щец аль пельмешек?.. У меня есть готовые, только в воду опустить.

СЕРГЕЙ. Нет, нет... Мы торопимся... Дело срочное есть. В обратную поедем – ваши гости. А ноне не задерживайте. Пойдем, Саня. (Уходит, Санька тоже. Молчание).

ЯВЛЕНИЕ VII.

Егор и Ульяна.

ЕГОР. Уля, не сердись ты на Сергея!.. Зря сболтнул, а не со зла. Знаешь ведь, рубаха-парень... Друг, такой друг...

УЛЬЯНА. Обидно мне, Егор Никитич!.. Сергей Иванович знают ваше расположение ко мне, знают, что кроме одного разговора ничего из всего этого не выйдет, ну, и молчали бы, не растравляли... Что, я колода, что ли, какая бесчувственная!

ЕГОР. Уля, как ничего кроме разговора!?

УЛЬЯНА. А что ж? По-вашему, будет что-нибудь путное?.. Что я гулять, что ль, с вами пойду? Да тогда страму-то не оберешься. При моем-то сердце да стерплю ли я?.. Одна-то дочь у родителев!.. Да что, Бога у меня нет, что ли?!

ЕГОР. Уля, Уля! Да с чего ты взяла? Звал ли я тебя на такое?

УЛЬЯНА. Звать не звали, а кто вас знает, может на мысли держите. Да коли б и позвали, – да я бы кажись не стерпела обиды-то... от вас-то...

ЕГОР. А, что у меня на мыслях гадости, думать этакое терпишь?

УЛЬЯНА. Эх, Егор Никитич, не барышня я какая холеная! Подростком еще около людей колотилась... Думу человеческую – знаю: не свяжешь, на думу всякое приходит... На то и хороший человек, чтобы не всякую думу в дело обертывать. А думать себе не закажешь. Насмотрелась я тоже на людей... Опять же, и сама... Раз меня дума-то тоже не смущает?.. Иной раз так под сердце подкатит, – ну, и придет в голову: плюнь, мол, на все и ступай к нему, окаянному.

ЕГОР. Уля, люб ведь я тебе... ведь вижу.

УЛЬЯНА. Не улещай, не улещай, Егор Никитич: не дам себе воли... Изведусь, а не дам себе воли...

ЕГОР. Да полно ты! Вот в голову забрала... Не хочу я тебя ни улещать, ни позорить. Люблю я тебя... сердцем люблю! Пойми ты...

УЛЬЯНА. Голубчик... Егорушка! Вижу, знаю... Да сократи ты себя... Женись на ровне...

ЕГОР. Нет мне здесь ровни... Наши городские барышни, что они?.. Я, вот, другой год приехал из Москвы, из Коммерческого училища, так после Москвы-то противны мне они. Ученые трещотки... Ломаются, ужимаются, а в душе грубей любой мужички... Противны мне и они, и их тятеньки и маменьки: все эти городские кулаки да маклаки. Тоска меня загрызла среди них... Знаю я девушек в Москве... а здесь... Которая и хорошая – забита, запугана... Нет мне здесь ровни!

УЛЬЯНА. Аль я ровня?

ЕГОР. Люблю я тебя... Ты и не образована, а живая душа.

УЛЬЯНА. Да ровня ль я тебе, говорю?.. Ученому, московскому, тысячнику?

ЕГОР. Что мое ученье! Учили меня, да недоучили... Ум только расшевелили... Думать стал. Да невеселая та дума, Уля. Вот я и выучен, и книги конторские могу по-ученому вести, и любую мудрую книжку пойму... А в душе-то такой же я кулак-маклак остался, как и тятенька родимый, как и все наше почтенное купечество... Разве посовестливей, да помягче... А вот, погоди, в дело втянусь, и совесть обвыкнет, и махнешь на все рукой... Эх, Уля, Уля! Тоска! Недаром иной раз водку бутылками с приятелями тянешь...

УЛЬЯНА. Ох, голубчик, не пей ты, мой ненаглядный! Спаси тебя, Господи! Втянешься в нее, поганую.

ЕГОР. Не бойся, не сопьюсь... Не таковский... Чувствую, что рано или поздно в дело втянусь... А в дело втянусь, лучше тебя товарища не надо. Дело ведь наше здешнее нехитрое. Я тебя в год так навострю. И грамоте обучу... А головой-то ты смековатее всех наших недотрог.

УЛЬЯНА. Да ты что, Егорушка, ты и взаправду?.. (Дрогнувшим голосом.) Неуж женишься?

ЕГОР. А если и взаправду, Уля?

УЛЬЯНА. А батюшка-то твой?..

ЕГОР. Уломаю. А если и заартачится – наплевать. Найду себе место. В Китай поеду... Наши знакомые чайники (торговцы чаем) с голоду пропасть не дадут.

УЛЬЯНА. Ох, нейди ты супротив родителя, голубчик!

ЕГОР. Да коли ты моя суженая... Родители, они от Бога? А любовь не от Бога, что ль? Вот я теперь, кажись, знаю, что люб я тебе, да нешто я душой-то не мягче? Всякого бы обласкал. Доброта-то, она от дьявола, что ли? Да ты сама-то?..

УЛЬЯНА. Ох, не говори, Егорушка, уж больно на душе-то хорошо, любя-то... Ровно солнышко весеннее над тобой взошло...

ЕГОР. Сама ты мое солнышко!.. Слушай, Уля: если б у нас в самом деле пошло на серьезное, пойдешь за меня?..

УЛЬЯНА. По закону, да по-Божески?.. Ох, не верится, не верится мне, Егорушка. Ажно страшно...

ЕГОР. Ну, а если бы?..

УЛЬЯНА. Закрымши глаза за тобой пойду!

ЕГОР. А отец с матерью благословят?

УЛЬЯНА. Да какого им еще рожна надо? Эдакой богатый да разумник.

ЕГОР. Ну, коль отец прогонит, не больно буду богатым-то.

УЛЬЯНА. А пусть тогда и мои серчают. Ты что ж думаешь, ты супротив своих из-за меня пойдешь, а я не пойду, что ли? Нет, коль сердце пополам, так уж и грех поровну. Суди меня Господь, а закрымши глаза за тобой пойду.

ЕГОР. Помни же, Уля, это слово... Коли что, – помни...

УЛЬЯНА. Ох, голубчик, не забуду... да только страшно мне. Ой, как страшно!.. Взманил ты меня, глупую...

ЕГОР. Смотри же, помни. Да ты что это, плачешь?

УЛЬЯНА (сквозь слезы). Вольно на сердце наболело. Ровно лед на нем треснул... Батюшки, идут. (Торопливо утирает глаза.)

ЕГОР. Помни же, Уля!.. (Входят Сергей и Санька.)

ЯВЛЕНИЕ VIII.

Те же, Сергей и Санька.

СЕРГЕЙ. Ну, Егор, готово... Чубарый в корню. Поедем – во как закатимся. А вас, Ульяна Ефимовна, нельзя не похвалить: кони в порядке.

УЛЬЯНА. Это у меня Санька больно шустер до коней-то... Не доспит, не доест, а лошадку соблюдет. Даром, что подросток...

САНЬКА. Ну, Ульяна тоже в коне понимает... не небрежет.

СЕРГЕЙ. Оба вы молодцы-хозяева... Ну, Егор, благословясь, двинемся. Прощайте, Ульяна Ефимовна, до обратного, – тогда ваши гости. Расцелуемся что ли на прощанье-то? Аль гневаетесь за речь мою вольную? Я уж и боюсь...

УЛЬЯНА. Нет, отчего же, Сергей Иванович! Оно по времени. По времени можно и гнев на милость положить.

СЕРГЕЙ. Ну, прояснила наша королева. Вам бы век, Ульяна Ефимовна, улыбаться... Ишь зубы-то у вас – жемчуг. Ну, почеломкаемся. (Целуются.) Добре, спасибо! Счастливо оставаться. Саня, пойдем-ка: ты, брат, нам в повозку сена побольше спроворь. Гайда! Счастливо оставаться, Ульяна Ефимовна! (Он и Санька уходят.)

ЯВЛЕНИЕ IX.

Егор и Ульяна (молча, горячо обнимаются).

ЕГОР. Помни же, Уля!

УЛЬЯНА. Ох, ненаглядный ты мой, золото ты мое, не верится мне, все не верится!.. Взманил ты меня...

ЕГОР. Жди меня на-скорях, да помни... (Берет шапку и быстро, взволнованный, уходит.)

ЯВЛЕНИЕ X.

Ульяна одна.

УЛЬЯНА. Ой, девка, непутное с тобой... Вся голова туманом пошла... Взманил, улещил... И верю, и не верю. Сердце, ровно птаха крыльями, бьет. Ровно бы и плакала теперь и песни пела... (Садится на лавку, подпирает щеку рукой и поет.)

Ой, не черемушка

Во саду зазеленела;

Ой то не маков цвет

Заалел-расцвел;

Зарумянилась красна девица,

Призадумалась раскрасавица.

Ой, призадумалась,

Ясны очи с поволокой

Затуманились.

В злой кручине ли

Призадумалась, красна девица?

В злой кручине ль, раскрасавица?

Ой, кручина ли,

Коль я с молодцом поладила

По любви жить, по согласию?

Ой, не знаю я, да не ведаю,

То кручина ль, али долюшка!

(Слышны колокольчики. Она вскакивает.) Поехали соколики. (Подходит к окну. Прислонившись к косяку и, смотря в окно, поет.)

Ой, не знаю я, не ведаю,

То кручина ли, аль долюшка?!.

ГОЛОС ЕФИМА БАХОВА (отца Ульяны) за дверью. Гей, кто уехал? (Ульяна вздрагивает, Ефим и Маремьяна входят.)

ЯВЛЕНИЕ XI.

Ульяна, Ефим и Маремьяна (отец и мать Ульяны) полупьяные.

ЕФИМ. Кто, говорю, уехал? Распелась! Ульяна, кто уехал?

МАРЕМЬЯНА. Ну, что кричишь! Санька тебе сказал, кто уехал. Да и сам, небось, видел... Сергей Иванович-то шапкой махал.

ЕФИМ. Молчи, старуха! Не тебя спрашивают... Ульяха, я тебя спрашиваю – кто уехал? Кто без меня здесь порог околачивал?

УЛЬЯНА. Чего кричите-то! Сами видели, мамынька говорит.

ЕФИМ. Мамынька, мамынька. Не мамынька, а отец с тобой говорит. Скажи ты мне: чего он пороги-то околачивает?

УЛЬЯНА. Кто он-то? Спать бы вам на полати, а не разговор разговаривать...

ЕФИМ. Цыц! Яйца курицу учат!

МАРЕМЬЯНА. Да молчи ты, петух! Закукарикал!

ЕФИМ. Старая, не путай! Зачем Егорка Клоков у нас пороги околачивает? Дочь, тебя спрашивают?

МАРЕМЬЯНА. И чего ты девку пытаешь, чего пытаешь? По делам своим ехал, ну, и заехал на перепряжку. Тебе же, старому дураку, доход.

ЕФИМ. Доход он доход, а надо и честь соблюсти.

УЛЬЯНА. Честь! Да что, замараю я себя, что ли?.. Тятенька, да вы...

ЕФИМ. Ну, что я, да я?!

УЛЬЯНА. Шли бы вы спать, вот что. Протрезвитесь, сами сообразите.

ЕФИМ. Чего я соображу, чего я соображу!? Что отродье Никиты Клокова на мою кровь зубы скалит? Неш я не знаю Никиты? Я с отцом при обозе мальчишкой бежал, а Никита на отводине ехал... Чай мы везли, а он при чаях лавочным мальчишкой ехал... Голодранцем ехал! Теперь он с Маторинских хлебов разжился – тысячник, каменный дом сдобрил. А все он предо мной жиган. Мои-то отцы издревле – с матушки Катерины – на земле сидят, при извозе хлеб добывают... А он из голодранцев – в тысячники! Я хозяин, как есть хозяин. Мне не надо тысяч, мне не надо грабить... Я вот сыт, одет, обут и довольно... Больше не надо... Пошел в кабак, пью – почиваю от трудов праведных.

МАРЕМЬЯНА. Справедливо, Ефимушка, справедливо... Куда они тысячи-то? С ними к черту в лапы угодишь. А у нас есть лошадушки. Возят, хозяев кормят, – и довольно, и благодарим Бога... И не зарься ты, Ульяха, соблюдай себя.

УЛЬЯНА. Да чего вы благуете! Что, потаскуха я какая, что ли? Шли бы вы, тятенька и маменька, спать... Право.

ЕФИМ. А пойдешь замуж? Выходи замуж! Примай работника в дом. Хозяйствуй!

МАРЕМЬЯНА. По-честному, Ульяшенька, по-Божьему.

ЕФИМ. Дочь ты, али нет? Утешь ты меня, успокой!

УЛЬЯНА. Тятенька! Маменька! Коли вы ежели теперича со мной в таком виде разговор завели, – не могу я говорить... Сердце во мне поворачивается... Обидно мне!..

ЕФИМ. Кремень-девка! С родителями как поступает... Родителей пьяными корит. А! (Входит Санька и слушает.)

ЯВЛЕНИЕ XII.

Те же и Санька.

УЛЬЯНА. Не корю я вас, а муторно мне... Не глядела бы я на вас!

ЕФИМ. Не глядела бы! А на Егорку Клокова глядишь?!

УЛЬЯНА. Гляжу и буду глядеть!

ЕФИМ. Эй, Ульяна, прибью!

УЛЬЯНА. А прибьешь, так и вправду к Егору Никитичу уйду!

МАРЕМЬЯНА (плачет). Ой, Ефим, не растравляй ее, ей-Богу уйдет: кремень-девка!

ЕФИМ (лезет на полати). А мне и то надо выспаться. Старуха, лезь, что ль. Санька, сади мать-то! (Санька подсаживает Маремьяну.)

МАРЕМЬЯНА (влезая на полати). Хорошо теперь поспать-то... в тепле-то. А ты, Ефим, Ульяху не забижай... Она девка вострая – в обиду себя не даст.

ЕФИМ. Гей, квасу!

(Ульяна подает с полки на полати туяз квасу.)

САНЬКА. Ступай, Ульяна, коров что ль убери. А я тут посижу, пока задрыхнут.

УЛЬЯНА. Спасибо, Санька! Братан ты, как есть братан. Не забуду я. (Уходит, некоторое молчание.)

САНЬКА (кричит). Эй вы, родители честные, спите, что ли?

ЕФИМ (сквозь сон). Санька, отдеру!

МАРЕМЬЯНА (сквозь сон). Ульяна – девка вострая...

Занавес.

ДЕЙСТВИЕ II.

Комната в доме Клокова. Убранство довольно богатое, но аляповатое, нескладное. У окон карточные столы, по стенам стулья, направо раскинут карточный стол, на нем кучками на китайской бумаге лежит чай. Сергей Воловодьев ходит около стола, нюхает кучки и берет на ощупь. На окне висит большая клетка с канарейками. Бабушка Агафья выглядывает в дверь.

ЯВЛЕНИЕ I.

Сергей Воловодьев и Агафья (бабушка Егора Клокова).

БАБУШКА АГАФЬЯ. А, да это ты, Сереженька?

СЕРГЕЙ. Я, бабушка, я... Вот пробы смотрю. Последней получки, что ли?

АГАФЬЯ. А кто ее знает, миленький. Разве мне говорят.

СЕРГЕЙ. А чай хороший... Вот это должно быть настоящий лянсин (лучший сорт чая). Пахнет чудесно...

АГАФЬЯ. Бог с ним, с твоим лянсином-то. И нюхать-то не след.

СЕРГЕЙ. Что так, бабушка? Ай не любите?

АГАФЬЯ. Грешно оно, Сереженька, грешно – чаи-то все эти. Старики-то не пили – Бога помнили. А нынечные-то и чай, и табачище – тьфу, прости, Господи! Вера в оскудение пошла и благополучия того Господь не посылает.

СЕРГЕЙ. Ну, бабушка, у вас-то в доме старый обычай не оскудел. Пелагея Ануфриевна не очень даст разойтись.

АГАФЬЯ. А что ж, и хвалю, и хвалю. Даром, что она меня старуху небрежет, а что женщина строгая, обычливая, веру соблюдает – хвалю. А то сынок-то мой, Никитушка, совсем бы гужи-то распустил. Человек до соблазна не супротивный – что говорить... А все отчего? С малолетства в торговле к вину навык. Уж я бывало журю, журю, а он только мне и скажет: «Матушка, у нас в торговле не выпьешь – дела не сделаешь, а мне надо в люди, в купцы выходить». Ну, вот и вышел, достиг. А душа-то расслабела... Только Пелагея Ануфриевна и страх на него. А то бы совсем обасурманился.

СЕРГЕЙ. Жестокая она у вас женщина, бабушка!

АГАФЬЯ. Не жестокая, а крепкая...

СЕРГЕЙ. Нет, жестокая... Вот хоть на себя оглянитесь. Вы – старушка, уж в землю начали расти, а так ли к вам относятся как следует? Каморка у вас о бок с лавкой, из нее в лавку дверь заделана, дует по ночам – беда. За стол вас не посадят, посылают объедки со стола... Точно вы не мать хозяина, а приживалка какая. А кто всё? Всё Пелагея Ануфриевна... Бедности вашей простить не может, богачиха... Ишь с ее капиталов муж разжился, так мужнину мать и топтать. А тоже старый обычай блюдет!

АГАФЬЯ. Ой, Сереженька, молоденек ты! Чего ты тут наговорил-то, подумай-ка. Разве в чужом деле разберешься? Я не жалуюсь, не обижаюсь... Дали мне, старой, приют... Дали мне на внученька старыми глазами любоваться, и счастлива я, довольна я... А ты чужой человек, молодой, сам мне во внуки годишься, а в старухины дела полез.

СЕРГЕЙ. Эх, бабушка, то-то что не сам я. Жаль мне тебя, бабушка, а все не стал бы в чужое решето свою воду лить... Уж как не терплю я вашу Пелагею Ануфриевну, а смолчал бы. Егоровы речи я повторяю, назудил он мне. Тяжко ему видеть, бабушка, что вы в таком небрежении.

АГАФЬЯ (прослезившись, утирая глаза платочком). Ох, заступник он за бабушку, заступник!

СЕРГЕЙ. Ну, вот, сами сознаетесь...

АГАФЬЯ. Грех он мой, грех, Сереженька.

СЕРГЕЙ. Грех? Какой грех?

АГАФЬЯ. Егорушка, голубчик, грех. Обасурманил он совсем с ученья с этого. Старый обычай забыл: и чай, и табак, и разговоры такие нехорошие. Может оно по науке то и так, а все нехорошие. А лежит мое сердце к нему, ой лежит. Ино и пожурила бы, а сама же покрываю. Захочется ему покурить, – ну, чтоб с матерью не ссориться, и забежит ко мне в каморку, а я же, старая потворщица, и стерегу, как бы Пелагея Ануфриевна не зашла. Грех мой, грех. Опять же с малолетства люблю его... Как в Москву-то повезли, сколь слез пролила. Маленький-то бывало все к бабушке прибежит поиграть – либо что. Веселенький такой, розовенький, Господь с ним, был, а теперече... (Махает рукой.)

СЕРГЕЙ. Тяжело ему живется у отца с матерью, бабушка.

АГАФЬЯ. Ох, не говори, Сереженька! Пелагея-то поедом ест, даром, что сын. Терпелив, терпелив он, а и то огрызается. Он огрызается, а мать-то плачет. Ну, известно, женщина крепкая, гордая... А ему от слез-то ее еще тяжеле.

СЕРГЕЙ. Жениться бы ему надо, да своим домом зажить.

АГАФЬЯ. И то, и то, Сереженька. Девушку бы по душе – хорошую, тихую да работящую. Времечко-то пришло... В старину-то как рано женились! Давно бы ребят наплодил.

СЕРГЕЙ. А что, бабушка, если бы он супротив воли родителей женился?

АГАФЬЯ. Спаси, Господи, и помилуй!.. И грешно, да наследства лишат. Да ты уж чего, Сергей Иванович, не знаешь ли?.. Ой, не пугай!.. Так за сердце и схватило.

СЕРГЕЙ. Ничего я не знаю. А всякое может быть. (Засвистал.)

АГАФЬЯ. Ой, не свисти! Этак-то в старину, сказывали, все разбойники свистели, решась на худое дело.

СЕРГЕЙ. А что ж, может и у меня, бабушка, какое-нибудь разбойное дело в голове.

АГАФЬЯ. Полно, полно, не пугай старуху – наше место свято! (Слышны за сценой кашель и шаги.) Голубчики, никак сам Ануфрий Ильич с Никитушкой идут!.. Пойду я...

СЕРГЕЙ. От греха подальше? Не успеешь, бабушка. Старые-то ноги не прыткие. Сейчас войдут. (Входят Маторин и Клоков.)

ЯВЛЕНИЕ II.

Те же и Клоков (отец Егора) и Маторин (тесть Клокова).

МАТОРИН. А, старуха! Ну, что, кряхтишь-хребтишь? Помирать пора.

АГАФЬЯ. Пора, батюшка Ануфрий Ильич, пора; да Господь-Батюшка забыл, смерти не дает.

МАТОРИН. Оба мы стары с тобой, оба. И я бы смерти молил, да вот деток учить некому... Даром, что у самих седина пошла, а глупы. Пелагея-то моя еще ничего, а вот твой-то Никита – учить еще надо, учить. Что плохо учила?

АГАФЬЯ. Самое Бог разумом-то обидел, где же мне учить? Женщина я была тихая.

КЛОКОВ. Маменька, шли бы вы к себе в каморку: чего тут попусту-то судачить?

МАТОРИН. И то ступай, старушка Божья: тут купцы разговор поведут, тебе и быть ни к чему.

АГАФЬЯ. Что ж, я и уйду, уйду. Я что ж? Я ничего, я пойду. (Торопливо уходит.)

ЯВЛЕНИЕ III.

Те же, без Агафьи.

МАТОРИН. А, это никак Воловодьев, молодец-то? Ну, здравствуй, здравствуй!

КЛОКОВ (Сергею). Егора что ль ждете? Надо быть, скоро из лавки набежит.

МАТОРИН. Приятель что ль внуку-то?

СЕРГЕЙ. Да, мы с Егором приятели.

МАТОРИН. Женат?

СЕРГЕЙ. Кто, я-то? Нет, рано. Еще не всю блажь из головы растряс. Пожить охота. Женишься – как ключ в воду. Выныряй – не вынырнешь.

МАТОРИН. Полно пустяки болтать. Мужчина молодой, да коли со средствами, всегда может себе роздышку дать. В ярманку поедет: женат, аль не женат, все одно – ублаготворяй себя по горло. А коли женат, и в доме у тебя больше порядку, и вокруг пооглядчивей, все не одна голова.

СЕРГЕЙ. Это уж вы не Егора ли женить собрались?

МАТОРИН. Парень-то ты смековатый, вижу. (Клокову.) Ну, так вот тебе весь и сказ мой, Никита. Нечего мямлить. Пелагея мне написала: Лидия Федуловна Оступьева всей душой к Егору. А Федул-то Иванович первый винокур у нас после Боклевского, фамилия известная, богатая. Опять же Лидия Федуловна и образованная – в Екатеринбурге в пансионе училась. Егору-то под стать. А женится Егор, я еще от себя прибавлю ему на обзаведение. Не пожалею. Один он у меня внук-то. Понял? Чего ж ты молчишь?

КЛОКОВ. Очень мы вам благодарны, батюшка, только...

МАТОРИН. Чего только-то? Федул что ль дочь не отдаст за Маторинского-то внука?

КЛОКОВ. Нет, это что говорить... да вот Егор-то...

МАТОРИН. Чего – Егор, Егор! Какого ему еще рожна надо? Лидочка Оступьева – девушка из себя видная, опять же и бойкая, не тетеха какая. А им, образованными чего и надо.

КЛОКОВ. Так-то оно так, да вот Егор-то... Давно я с ним насчет законного брака разговариваю. Не расположен, говорит...

МАТОРИН. Не расположен. Уж не путается ли он с кем? Ты б его обругал хорошенько.

КЛОКОВ. Ругал.

МАТОРИН. А коли что – и посохом бы поучил.

КЛОКОВ. Не те ноне времена, батюшка. Человек он образованный, в Москве учился, – рука не поднимается. И то он на наше житье волком глядит; и то попрекает. «Живете, говорит, грубо да грязно».

МАТОРИН. А ты ему, нюня, в зубы смотришь. Ученый, образованный! Да сын он тебе, али чужой? Повиноваться он тебе должен, али попрекать? Вот тебе мой сказ; коль ты его не сократишь, я собственными своими руками свою палку об его плечи обломаю. Понял?..

КЛОКОВ. Худо бы не было, батюшка?..

МАТОРИН. Смотри ему в зубы-то... Пелагея и то жалуется, что ты его распустил. Жени его на Оступьевой, а то все свое состояние, сколь ни есть, в монастырь отдам. Не на то я деньги копил, чтоб ученым лоботрясам их растрачивать. Сократи Егорку, Никита, тебе говорю. (Показывая на Сергея.) Вот при ём говорю, даром что он ухмыляется.

СЕРГЕЙ. Это я сдуру, Ануфрий Ильич; как только услышу умные речи, от непонятия, что ли, так тебе рот и распирает, чтобы зубы оскалить.

МАТОРИН. Ну, ты меня, молодец, не тронь. Я не посмотрю, что ты чужой, – и тебе посох покажу... Я, Никита Семенович, пойду-полежу, отдохну, пока Паланя придет. Она пошла Лидочку Оступьеву привести – показать мне. Давно я ее не видал. Почитай с полгода в вашем городе не бывал... Как придут – побуди меня. (Уходит.)

ЯВЛЕНИЕ IV.

Клоков и Сергей.

КЛОКОВ. Хоть бы вы, Сергей Иванович, поговорили Егору-то. Чего он дурит-то?..

СЕРГЕЙ. Трудно, я вижу, вам, Никита Семенович!.. Дедушка грозит, а внучек егозит...

КЛОКОВ. Пойдемте в контору. Небось, и Егор туда зайдет. Выпьем там. Выпьете, что ли?..

СЕРГЕЙ. Выпить, отчего не выпить... а только насчет Егора... (Свищет.)

КЛОКОВ. Как же это понимать?

СЕРГЕЙ. А никак. Пойдемте-ка, и вправду выпьемте. (Уходят.)

ЯВЛЕНИЕ V.

Входят Пелагея Ануфриевна и Лидия Оступьева.

ПЕЛАГЕЯ. Пожалуйте, Лидочка, пожалуйте, уж очень дедушка-то наш расположен к вам. «Ступай, – говорит, – позови ее к нам. Дай, – говорит, – полюбоваться личиком ее ясным. Сам бы, – говорит, – пошел, да ноги старые, а у них в палаты-то по лестницам надо забираться». Так и говорит.

ЛИДИЯ. Помилуйте, Пелагея Ануфриевна, я всегда рада бывать у вас в доме. А Егор Никитич дома?

ПЕЛАГЕЯ. Дома, дома. То есть в лавке. Ну, да сейчас спосылаем; прибежит, узнает, что такая гостья пожаловала.

ЛИДИЯ. Не очень-то, кажется, Егор Никитич внимание на нас, барышень, обращает.

ПЕЛАГЕЯ. А ты уж и обиделась? Молоденька ты, Лидочка, несмековата. Это он важности себе придает, чтоб вас же, девушек, завлечь. Он-то фу-ты, ну-ты, а там, где-нибудь девичье сердечко и затосковало. А, Лидочка, так что ли?

ЛИДИЯ. Нам что же? Оно, конечно, Егор Никитич кавалер интересный; однако же и мы себя можем ценить.

ПЕЛАГЕЯ. Золото ты, золото, Лидочка, вот тебе цена. Да ты пойми: люди мы по купечеству. Как мы товар торгуем? И хорош товар, а все нос воротим, чтобы цену сбить. И чем лучше товар, тем больше нос воротим.

ЛИДИЯ. Да понимаю я... У меня у самой папенька купеческого звания. Только нам, образованным барышням, противно это. Мы ценим, когда за нами ухаживают.

ПЕЛАГЕЯ. И будет, будет ухаживать, потерпи только.

ЛИДИЯ. Потерпим, наше время не уйдет – не перестарки какие.

ПЕЛАГЕЯ. Что ты, что ты, самый ты бутончик и есть...

ЯВЛЕНИЕ VI.

Те же и Егор (входит).

ЕГОР. Меня, говорят, Сережа Воловодьев спрашивал. А, Лидия Федуловна! Здравствуйте... Пойду в контору: он верно там.

ПЕЛАГЕЯ. Нет, уж ты сделай одолжение, посиди с Лидочкой, развлеки ее, – и тебе удовольствие. А я пойду, дедушку побужу, спать, говорят, лег. (Уходит.)

ЯВЛЕНИЕ VII.

Лидия и Егор.

ЛИДИЯ. Может быть, беседа со мной отвлекает вас от каких-нибудь дел, Егор Никитич?

ЕГОР. Может быть, Лидия Федуловна. Впрочем, и побеседовать с вами можно.

ЛИДИЯ. Какое снисхождение! Вы нас, женщин, кажется за ничто считаете.

ЕГОР. Помилуйте, за очень многое: за матерей, жен, сестер, бабушек...

ЛИДИЯ. А если, как я вот теперь, женская особа вам ни жена, ни мать, ни сестра?..

ЕГОР. Отношусь, как к приятной собеседнице.

ЛИДИЯ. Значит, мы существуем для одного только разговора?

ЕГОР. Для молодых людей барышни – не родственницы, что же еще могут представлять?

ЛИДИЯ. Вы, кажется, забываете, что у нас есть сердце?

ЕГОР. Как и у всех людей.

ЛИДИЯ. Чтобы оно у всех было – сомнительно. А у кого оно есть, тем судьба страдать.

ЕГОР. Жестокая судьба. Я ее не испытал. Вероятно, у меня нет сердца...

ЛИДИЯ. Вероятно. Но по крайней мере надо помнить, что оно есть у других. А что судьба жестокая, так не судьба жестока, а люди... Я не знаю, бывают ли так жестоки тигры?

ЕГОР. Тигры? Бывают. Тигры живьем людей съедают, и не только живьем, а вот если бы вас сейчас тигр проглотил, то со всем: с бантиками, брошкой, башмачками... Вот что ужасно!

ЛИДИЯ. Ах, нет! Я была бы счастлива... Отчего у нас нет тигров, то есть настоящих, а не в человеческом образе?

ЕГОР. Должно быть оттого, что зоологического сада нет. Вот у нас свиньи по деревням детей едят.

ЛИДИЯ. К чему вы это говорите? Я желаю быть растерзана тигром. И потом я не дитя. Я душой состарилась.

ЕГОР. Да? Это хорошо. Если вы состарились душой, а между тем так моложавы с виду, у вас, значит, крепкое здоровье.

ЛИДИЯ. Наружность обманчива. Да я и слишком горда, чтобы выдавать, что у меня на душе, наружностью...

ЕГОР. Вы слишком горды, чтобы похудеть и побледнеть?

ЛИДИЯ. Вы, кажется, надо мной издеваетесь?.. Я пойду к тем, кто меня лучше ценит.

ЕГОР. Помилуйте!..

ЛИДИЯ. Я пойду к вашему дедушке, – он желал меня видеть... Где я могу его найти?

ЕГОР. А пожалуйте к отцу в кабинет, он там должно быть. Вот в эту дверь.

ЛИДИЯ. Вы очень рады, что я ухожу?

ЕГОР. Да, потому что это доставит удовольствие дедушке. А я его так люблю.

(Она с жестом сильного раздражения уходит.)

ЯВЛЕНИЕ VIII.

Егор один.

ЕГОР. Тут эта – там Уля! Ну, мог ли я вообразить, что полюблю так сильно простую девушку – дочь ямщика. Сказалась ли во мне самом мужичья кровь... или просто блажь нашла?.. Блажь? А почему же блажь? Потому что Ульяна неграмотна даже? Эх, мы, грамотеи! А умеем ли мы отличить вот такую сороку, с какой я сейчас толковал, от истинно-образованной? Истинно-образованная? Сам-то ты истинно ли образован, папенькин конторщик? Вот что любишь ты, это ты чувствуешь, знаешь...Что почтенным родителям хочешь нос утереть, это тоже знаешь... А что дальше будет – это бабушка надвое сказала... (Погружается в раздумье.)

ЯВЛЕНИЕ IX.

Егор и Пелагея.

ПЕЛАГЕЯ (входя). Егорушка, ты что-нибудь обидное сказал Лидочке?

ЕГОР. Нет, что ж обидного. Сказал, что дедушке приятнее ее видеть, чем мне...

ПЕЛАГЕЯ. Ах, Егорушка, Егорушка, девушка к тебе всем сердц


Василий Михайлович Михеев

Фотогалерея

9
25
7
13
23
1
6
4