Шурке четыре года. Он достаточно наслышан о лесных чудесах, о разных зверях, о птицах, которые живут в лесу и спят в своих домах. Но сколько он ни вглядывался в городском парке сквозь ветви берез, тополей и акаций, не видно птичьих домов, и в его глазах сомнение. Он ждет сумерек, реденький парк густеет, и мы с Шуркой осматриваем ветки деревьев.
– Здесь живет птица? – спрашивает Шурка, когда видит толстую ветку, окруженную густой листвой, – что-то вроде крыши над веткой,
Я соглашаюсь с ним и говорю, что бывают гнезда низко над землей, а то и совсем на земле,
– Покажи, – просит Шурка.
– Это далеко – в большом лесу,
– Пошли туда, – настойчиво предлагает он,
– Это очень далеко, нужно ехать на поезде,
– Ну, поехали?
– Сейчас нельзя.
– Почему?
– У меня дела.
В конце лета сообщаю Шурке:
– Едем в деревню! Туда, где большой лес... Помнишь?
– Помню.
– Собирайся,
Он хватает меня за руку, половина дороги домой получается у него бегом.
– А где такси? – останавливается он перед домом. – Надо же скорее. Никуда не уходи, – предупреждает Шурка. – Подожди такси. А я пойду за чемоданами.
– Донесешь?
Шурка оглядывается: на его лице удивление, что я спрашиваю об этом.
– Я же все могу, я – сильный...
У подъезда он еще раз оглядывается и громко – так, что слышно соседям, кричит:
– Не уезжай без меня!
Четыре часа мы едем на скором поезде.
В автобусе спохватились: потеряна Шуркина тюбетейка.
– Шурка, куда девалась тюбетейка?
Он отвлекается от окна и тоже вопросительно смотрит на меня, припоминает:
– Я ее в ресторане оставил...
Женщина в большом разноцветном платке наклоняется к Шурке и осудительно качает головой:
– Такой маленький и уже по ресторанам ходишь.
С каждой новой деревней пассажиров все меньше. В Троицком заводе сошла женщина в разноцветном платке. Она за руку простилась с Шуркой.
– Будешь еще ехать, зайди ко мне. Я во-о-он в том доме живу. Видишь?
– Вижу, – отвечает Шурка, отклеивает нос от окна, протирает ладошкой запотевшее стекло и с нетерпением ждет, когда автобус пойдет дальше.
За Троицком к дороге плотно подступают березы, сосны, в низинах берега извилистой таежной реки украшает темно-зеленая ель. Промелькнут кружева полей и снова – лес, лес, лес... Березовая лапа хлестнет по автобусу, качается, будто машет рукой. Шурка провожает ее глазами, тихонько, чтобы никто не слышал, спрашивает:
– В этом лесу все живут?
«Все» – это звери и птицы, которых знает Шурка по рассказам, картинкам, видел в зверинце и в цирке.
Красное вечернее солнце расплавило Саяны, перекрасило дальнюю тайгу и небо, когда автобус пришел на свою последнюю остановку – Бабагай. Только мы с Шуркой вышли из автобуса, бежит к нам навстречу тетя Пана – высокая, тоненькая, волосы светлые. Смеется – увидела нас.
Мы страшно удивлены:
– Как ты могла узнать, что приехали?
– А в письме писали!
– Про день там ничего не сказано...
– Я бегала к каждому автобусу!
После деревенского ужина Шурка идет смотреть в пригоне поросят. Они маленькие, резвые, ни одного из них он не может поймать и от восторга хохочет. Он помогает тете Пане загнать с улицы корову, выбрать с гряды огурцы, приносит в избу дрова. Никто не заметил, как Шурка выскользнул из избы, – пошел знакомиться с Бобиком, огромным рыжим псом, привязанным из-за нас на короткую цепь. Спохватились, когда у Бобика с Шуркой уже вовсю развивались дружеские отношения: Шурка сидел на земле и кормил Бобика хлебом.
– Теперь не страшно, – сказала тетя Пана.
Бобик озабоченно пролаял на нас, видимо, взволнованный тем, что у него хотят отобрать нового приятеля, который его вполне устраивал.
– Ты что?! – испуганно крикнул Шурка, потому что Бобик сидел рядом и оглушил Шурку своим лаем.
Бобик не ожидал такого решительного поведения от маленького гостя и просто не знал, что делать, – продолжать так хорошо начавшееся знакомство или тут же прекратить сердитым урчанием. Недовольно взвизгнув, он метнулся в одну, другую сторону, веселее взглянул на Шурку, лег перед ним, положив голову на огромные лапы, и посмотрел Шурке прямо в глаза: мол, не кричи на меня, я же тебе ничего плохого не делаю! Шурка обнял его за шею, и мы все поняли: нам тут больше делать нечего и ушли с крыльца в избу.
Через два дня зашумели сосны около нашего дома, в «гнилом углу» над Харгантуйским болотом сделалось темно, и полил дождь. Неделю мы не могли выбраться в лес. Даже Шурка просыпался утром с теми же словами, что и взрослые: «Дождя нет?» По два, три раза на дню он собирался в лес: надевал свои резиновые сапоги, плащ с капюшоном, заполнял карманы хлебом, горохом, огурцами, но его отговаривали: «Придешь из лесу мокрый, как мышь из воды... Дождь осенний, холодный, простынешь...»
Кое-как дождались солнца.
В первый день далеко решили не ходить: Шурка устанет и ничего в лесу не увидит. Напрасно мы так решили. Прошли Песочную гору, Глубокую падь, только хотели пообедать на поляне, слышим: где-то далеко на нашем пути гудок, похожий на музыку, – как будто легковая машина сигналит. Я-то знаю: нечего здесь делать легковой машине, да она и не пройдет – кругом лес, колодник, есть дорога, так она завалена деревьями. На пастушеский рожок непохоже... Что бы это могло быть? Я подумал-подумал и хотел махнуть рукой, но, вижу Шурка ведет себя по-другому: сидит, не шелохнувшись, прислушивается. Гудок повторился. Точно такой же и как будто на одном месте! Я даже растерялся: не могу объяснить Шурке, что это такое?
– Пошли посмотрим, – говорит Шурка,
Я прикидываю: мы отошли от деревни километра на два, до того места, где гудок, неизвестно сколько идти. Но не могу же я сказать: «Не пойдем», – да и самому не терпится узнать, что за музыкальные сигналы появились в нашем лесу,
Шли мы, шли, отдыхали без счету раз и, наконец, потеряли уверенность: не слыхать гудка,
– куда идти? Лес шумит, птицы кричат, дятлы до последнего долбят, не улетают... А мы ничего не можем посмотреть, идем, как заколдованные, и гудок как в болото провалился.
– Может, вернемся? – говорю.
Сели под сосной, пообедали во второй раз, обсудили, как быть дальше. Договорились: ни у кого не спрашивать, сами узнаем, кто дудел.
Домой пришли перед вечером, Тетя Пана обрадовалась, когда нас увидела,
– Я вас жду, жду... Идемте, все уже на столе. Что в лесу новенького?
Мы с Шуркой переглянулись: что делать?
Пришлось наполовину признаться: сказали, что встретились в лесу с каким-то непонятным зверем. Что за зверь – сами не знаем. Когда хорошенько разглядим, – расскажем.
Тетя Пана покачала головой и сказала, разламывая вкусный пирог с рыбой:
– В лесу все можно встретить...
Утром, только солнце съело росу, мы уже за Глубокой падью. Ведро с собой взяли, тетя Пана просила грибов принести.
Около мухомора у нас с Шуркой получилось разногласие. Я говорю:
– Не стоит его брать – собачий гриб.
Шурка не соглашается:
– Возьмем. Отдадим Бобику.
Положили мухомор в ведро.
Лес около деревни не очень дикий: всегда выйдешь к полю или к широкому болоту – оно тянется вдоль синего Индона, зарастающего огромными зелеными шарами кустарников и тонким высоким березняком. Насобирали рыжиков, маслянок, сыроежек. Несколько грибов развесили на деревьях – пригодятся: белка подберет или еще кто-нибудь. Поставили ведро в березах, приметили, на знакомую тропинку вышли: дудел же кто-то вчера – надо узнать.
Я как увидел на берегу поваленные деревья, срезанный кустарник, глубокую свежую канаву вдоль русла и невдалеке экскаватор, поблескивающий стеклами, – так сразу и понял вчерашние гудки.
– Экскаватор! – кричит Шурка, будто лучшего друга своего встретил. Старается вперед прийти, падает в кочках. В городе Шурка любил смотреть, как работает на реке экскаватор. Даже в кабине один раз побывал.
Подошли – ни одного человека. Стрела замерла. Узнали потом: экскаваторщики десять дней работали с рассвета и до темна, а сегодня домой уехали.
– Что он делает? – спрашивает Шурка.
– Болото осушает, – говорю я без особой радости.
Я вырос на этой речке, помню ее с Шуркиных лет, каждый год приезжаю сюда,
– Что же это, Шурка, такое: скоро нашей речки не будет. Давай последний раз искупаемся.
Не все ему понятно, но меня он поддерживает:
– Давай.
Разделись мы. Вода холодная, но теплее, чем в Ангаре. Искупался я, окунул Шурку, растер покрепче майкой. Солнце выглянуло, и мы быстро согрелись.
Нашли свое ведро с грибами, снова спустились к реке, по кочкам да по бревнам пошли вдоль реки домой.
Достал я Шурке самый большой лист водяной лилии...
Идем по берегу, не торопимся: я вспоминаю, а Шурка пройдет по заросшему обомшелому бревну, вернется и снова идет... Столько крика, радости!
На сухом болоте посидели над водой. Солнце ярко светит, лежат на дне темно-коричневые плахи, доски и бревна, лежат как попало, – будто корабли, затонувшие после великого побоища... Под зыбуном разглядели занесенную илом лодку с отломанным бортом. Победителем выглядит жук-плавунец, смело бороздящий поверхность над этим тихим царством...
Каждый день мы провожали реку. Стояли на мостике, обмывались до пояса индонской водой. Заходили по дощатому настилу на глубокое место, настил кренился, и мы медленно-медленно тонули... Отступали на шаг, и так же медленно настил шел на поверхность...
Здесь же, около мостика, Шурка оплакал смерть стрекозы. Сначала он думал, что стрекоза живая, когда увидел ее на трилистнике, наполовину затопленном водой, – река прибыла от дождей. Шурка осторожно протянул руку, ожидая, что стрекоза сейчас улетит... Взял ее за крылья и принес показать мне. Но радость его исчезла – стрекоза лежала на Шуркиной ладошке без движения. Шурка сел и заплакал.
– Почему она не летит... Зачем она утонула...
Недалеко от деревни, за молочной фермой, мы искали шампиньоны. Лес здесь редкий, видно далеко, и мы не боялись потерять друг друга.
Слышу громкий протяжный Шуркин крик.
Иду.
Шурка стоит в густой зеленой траве – высоко над ним вздрагивают желтовато-белые метелки пырея. Он просит идти осторожнее, – оказывается, в полуметре от него проходит муравьиная дорога. Раньше мне приходилось наблюдать за жизнью муравьев, и я рассказываю:
– Вон те, с добычей, с хвоинками, с кусочками засохшей смолы, торопятся домой.
– А эти просто так бегают? – спрашивает Шурка про самых подвижных, смелых муравьев.
– Это – разведчики. Их еще называют охотниками. Они разыскивают добычу, показывают фуражирам, а теперь ведут их домой. Муравью нельзя сбиваться со своей дороги, иначе он заблудится и погибнет. Они по одному жить не могут.
Идем к смолистым разросшимся соснам. Под одной из них – муравейник с высоким правильным куполом. Осторожно касаюсь ладонью купола, отхожу в сторону, и мы с Шуркой по очереди нюхаем муравьиный спирт.
– Они рассердились? – спросил Шурка,
Он издали, с невысокой колодины, смотрел на встревоженный муравьиный дом.
Я объяснил:
– На крыше до самой темноты находятся муравьи-наблюдатели. Даже если не трогаешь их, а только наклонишься над муравейником, они поднимают тревогу. Сейчас сюда прибегут солдаты. Давай-ка уходить, пока нам от них не попало. Уж они-то умеют постоять за себя!
Шурка соскакивает в траву с гладкой колодины, с восторгом оглядывается на муравьиный дом.
– У них все есть?
Мне ничего не нужно выдумывать, потому что у маленьких, очень трудолюбивых обитателей леса и в самом деле есть все, и я отвечаю:
– У них свои дома, дороги, станции, тоннели... И в гости они ходят, если живут по соседству... А если дружба кончится, то дорога между муравьиными домами зарастает травой...
– У них – как у нас?
– Почти так же, – отвечаю я.
– Большие муравьи бывают? Пусть к нам подойдет большой муравей?
– Сейчас его нет. Он очень занят – ушел со своей армией лес осматривать,
– Его все слушают?
– В том-то и дело, что не все. Плохие люди разоряют муравьиные дома...
– Я буду дружить с муравьями, – обещает Шурка.
– Это хорошо. Тогда муравьиный царь сделает всем много подарков. Он позовет в гости посмотреть, как поют и танцуют муравьи. Придет много зверей, прилетит много птиц. Бурундук и белка развесят на деревьях фонарики, вечером на поляне будет светло.
– Пусть муравьи споют сейчас, – просит Шурка.
– Недавно кто-то спилил сосну около муравьиного дома, – ты же видел. Муравьи ни сегодня, ни завтра не согласятся петь... Ведь это они помогают вырасти каждому дереву, кустику, каждой травинке!
– Пусть с нами поговорит муравьиный царь! Я хочу услышать его голос!
Для этого нужно чаще ходить в лес и прислушиваться долго-долго...
В густом перелеске из молодых сосен мы видели много вороньих гнезд. Около поля на высокой лиственнице разглядели гнездо ястреба. В елочной чаще наткнулись на жилье синицы, Шурка доставал до него рукой,
У самой тропинки – мы уже собирались домой идти – состоялось знакомство с очень маленьким и веселым бурундуком. Он жил только первое лето, был любознательным и доверчивым. Мы сидели на тропинке и не сразу заметили, что бурундук интересуется нами. Он очень низко сидел на дереве, смешно таращил глаза в нашу сторону и не собирался бежать. Шурка протянул руку и засмеялся. Бурундук, уверенный в своей безопасности, продолжал смотреть на нас с прежним веселым любопытством. Шурка оставил бурундуку хлеба. Чтобы хорошо было видно, положил хлеб на пенек и рядом с хлебом – горсть ягод.
Вечером, когда мы с Шуркой докашивали зеленку в городе, к нам через низенький тын заглянула тетка Арина и быстро позвала нас:
– Идите-ка! Что покажу!
Она поставила на траву ведро опенков – насобирала за огородами, – и мы издали увидели, как обеими руками Арина подняла над тыном какую-то огромную птицу. Мы подбежали, и я узнал ястреба. Птица была мертвая.
– Палкой убила! – радовалась Арина своей удаче. – Шла по болоту – увидала: сидит в траве. До разу и убила. Подержите, теплый еще!
Впервые держал я в руках грозного хищника с великолепным оперением. Нельзя было не любоваться его длинными упругими крыльями,
Шурка отказался взять мертвую птицу.
– Зачем убила? – жалел он ястреба.
– Пусть цыплят не ворует.
– Зачем убила? – повторял Шурка.
– Сделаю на огороде пугало, – уходя, сказала Арина. – Будет от ястреба польза.
Один раз, после обеда, мы сидели в избе и спокойно разговаривали. Работы никакой не было: сгребли и сложили в зарод зеленку, загородили. Выкопали и перенесли в подполье картошку. Несрубленная капуста около бани напоминала о надвигающихся холодах. И вдруг среди нашего разговора– тук! тук! тук! Никого не видно, а кто-то, с перерывами, стучит, как будто в окно. Шурка подкрался, выглянул из-за шторы и замер. Позвал меня рукой, уступил место, – и вижу: огромная желтогрудая синица с упорством долбит над окном фарфоровый изолятор.
Мы по очереди подходили и смотрели на странное поведение синицы: зачем она долбит изолятор, что за интерес?
Кто-то неосторожно отодвинул штору чуть больше, и синица улетела.
«Да ведь эта синица – метеоролог! – восторгались мы. – Она предупреждала нас!»
Мы засиделись в избе и не заметили, как подкралась из тайги темно-лиловая туча. Она ворочалась внизу бесформенно и угрожающе, а сверху была отрезана, как по линейке. Туча до последней минуты не закрывала солнце, в избе было светло – и вдруг сразу налетел ураган. Мы увидели в окно, как он опрокидывает и несет по болоту копны, срывает с крыш неприбитые драницы. Мы кинулись спасать зарод.
– Я с вами! – закричал Шурка, выскакивая в сени. – Я тоже хочу бороться с тучей!
– Останься в избе, а то унесет!
Ветер сорвал с зарода вершину и немного затих.
Я нес тяжелую лиственничную лестницу, чтобы придавить сено с наветренной стороны.
Под радостные Шуркины крики завершили зарод картофельной ботвой, укрепили жердями.
Спасаясь от дождя, мы бежали под навес.
